Удивительные истории о бабушках и дедушках

— Кто тебе такое ляпнул? — Дед хлопнул ладонью по столу. — Ржавая Элка? Она брешет дальше, чем видит, ей лишь бы поднасрать тебе. Не мне даже, а тебе. Сама знаешь почему. Ту историю с пропавшей коровой она полощет уже тыщу лет.

— Не важно, кто сказал, хоть бы и Элка. Но ты общался с ней, с этой… сам знаешь, с кем… два месяца назад, скажешь, не так? — И бабушка вспорола рыбе брюхо и достала внутренности.

Сашка поморщилась, но от приоткрытой в кухню двери не отошла. Подслушивать она не любила, но отойти от двери не могла, словно Сашку приклеили к ней.

— Мила тогда просто попросила подсобить ей и довезти тележку с песком…

Бабушка развернулась и подошла к деду, уперев руки в крутые бока под темным сарафаном:

— Мила-а-а-а-а? — пропела она. — Ты в своем уме, старый хлыщ? Она тридцать лет назад проходу тебе на давала, меня со свету чуть не сжила, я еле-еле ее отвадила — сам знаешь, какими средствами. И вот она — снова здрасте — Мила?

Бабушка вернулась к тазу и достала следующую рыбину.

— С той поры я не разговаривал с ней, — упрямо повторил дед.

— Уж лучше бы ты онемел совсем, как эта рыба, чем разговаривал с ней, — и бабушка вонзила нож рыбе между жабр.

Дед вдруг побледнел и захрипел, засипел, обхватив горло руками.

Бабушка испуганно закричала и бросилась к нему:

— Что? Что? Троша, что с тобой?

Но дед не мог ответить на этот вопрос. И ни на какой вопрос он не мог ответить. Это был последний день, когда Саша слышала голос деда. И последний день, когда в их доме появилась свежая рыба.

— Бабушка прокляла деда. Он онемел, как она ему и велела. И молчал потом всю свою жизнь — до самой смерти. И я не понимаю, что это была за жизнь. И у бабушки тоже. Она очень переживала. Она пыталась снять проклятье, а когда сама не смогла, возила его к какой-то колдунье, но и та ничего не сумела сделать. И по больницам повозила изрядно — все врачи разводили руками, говорили, что на физиологическом уровне все в порядке.

Саша сидела за кухонным столом и теребила скатерть, а Михаил таращил на нее глаза и не понимал, как ему все это воспринимать. И хотелось отмахнуться, но он уже знал, что отмахнуться не получится и в реальность происходящего ему придется поверить.

— Судачили еще все, что дед уйдет от бабушки, ждали этого, чуть ли не ставки делали, но он не ушел. И если ты спросишь меня почему, — и Саша подняла голову и посмотрела Михаилу прямо в глаза, — почему он не ушел. Я не отвечу тебе. Я не знаю почему. И я не могу дать тебе гарантий, что однажды не прокляну тебя в порыве. И если это случится, я никогда не смогу это исправить.

Михаил молчал. В голове гудело, и ему очень хотелось выпить. В этот момент в дверь тихонько поскребли. Саша встрепенулась и хотела было подняться, но Михаил встал, положил ей руку на плечо — сидеть! — и пошел сам открыть дверь. Вернулся обратно он в сопровождении серой кошки: — К нам гости, — улыбнулся Михаил. Ему вдруг получшело. И стало полегче дышать.

— Давай бахнем самогона уже. И вот этой нальем. Молока.

Саша виновато посмотрела на Михаила, улыбнулась, встала со стула, обняла его крепко-крепко и поцеловала в чуть колючую щеку:

— Давай.

— Кстати, все хотел спросить: это чья вообще кошка? — Я не знаю, Миш. Наверное, ничья, потому что она никуда не уходит, целыми днями около дома крутится…

— Тогда помимо молока и закуси ей дадим, — и Михаил наклонился и легонько потрепал кошку по серому загривку.

Разомлев от самогона, Саша уснула, положив голову прямо на стол. Михаил взял ее на руки и отнес в спальню, уложил на скрипнувшую продавленную неширокую кровать, накрытую плюшевым зеленым пледом, и направился к входной двери: где-то в машине лежала его заначка — пачка сигарет. Он давно не курил, но сейчас ему очень надо было закурить и подумать. Он не успел дойти до двери, потому что в прихожей с высокой полки на него рухнула небольшая, но довольно увесистая коробка, чуть не шибанув его по голове.

— Твою ж мать, — тихо ругнулся Михаил и посмотрел наверх: на полке сидела кошка, свесив тощий хвост и уставившись на Михаила внимательным взглядом огромных желтых глаз.

— О'кей, — зачем-то сказал Михаил кошке и потащил коробку в кухню.

В коробке лежали записки. Много-много разномастных, разновеликих бумажек, исписанных широким почерком.

«Купи молока, я хочу блинов». «Я пойду в лес за грибами завтра утром, приготовь сапоги».

Трофим Ильич разговаривал с Ефросиньей Павловной.

Михаил покопался в записках еще, не испытывая при этом никакого смущения за то, что читает чужие разговоры, что влезает в чужую жизнь.

Одна из записок оказалась больше других. Письмо? «Я не уйду. И даже не пытайся от меня отделаться, старая ты дура. Я всю жизнь был с тобой и буду до самой смерти. Все не важно. Ты ни в чем не виновата. Я сам выбрал тебя, и я знал, на что иду. Я любил тебя и всегда буду тебя любить».