Удивительные истории о мужчинах

Уж не знаю, что и где они взяли это «что-то», но результатом было то, что в течение всего следующего дня они, извините, залезали на унитаз в орлиной позе с такой частотой, что вода не успевала наливаться в бачок. Они мучились от колик, корчились, плакали, звали шайтана и молились в перерывах между орлиными позами.

На свои исстрадавшиеся задницы они перевели около семи томов собрания сочинений Ленина из Ленинской комнаты, а к вечеру всю эту «золотую орду» госпитализировали.

Утром командование, переполошившееся в испуге перед угрозой массового «обсера» личного состава, в карантине, простите за тавтологию, объявили карантин. У наших среднеазиатских головорезов, которых госпитализировали, там нашли какую-то кишечную чумку, и теперь – карантин и полная изоляция.

В казарму пришли замполит капитан Одинцов, тот еще мудак, начальник штаба майор Ершов и начальник медсанчасти старший лейтенант Фирюлин.

– Значит, так, – начал замполит. – Вас, дебилов, на секунду одних оставлять нельзя. Обязательно обосретесь. Сейчас всем вам нужно будет сдать анализ кала на говно. Акция проводится для выявления заболевших и изоляции оных в лечебное заведение с последующим исцелением и возвращением в строй как боевую единицу.

После этого тоста слово взял Фирюлин и как медик выдал всем по маленькой баночке, типа из-под зеленки, к баночке прилагалась палочка, как от эскимо.

– Сейчас вы все наберете говно в баночки при помощи выданных палочек. После чего говно каждый приносит мне и сдает лично во избежание путаницы банок и их содержимого среди военнослужащих. Время выполнения – пятнадцать тире двадцать минут. Я вас ждать не буду, мне тещу на вокзал везти.

Если честно, мы были удивлены. Как это так? Взять и собрать говно? А если не хочется? Это же не по-маленькому, в конце концов. Что делать-то? Одним словом, через десять минут с задачей справились только пятеро из тридцати. Остальные тупили в туалете, держали в руках эти баночки и палочки и грустно ходили от окна к двери и обратно. Я еще никогда не видел такого количества людей, добровольно желающих обосраться.

В назначенный срок пришел Фирюлин и реально остервенел.

– Блядь! Вы охуели?! – кричал старлей. – Я вам по-русски сказал: пятнадцать минут! Даю еще столько же! Если кто говно не сдаст, может писать домой похоронку сам на себя! Сгноблю в нарядах!

На всякий случай выдал всем еще по палочке.

И ушел. А мы остались стоять такие с баночками и палочками, как с ложками. Этакие копросладкоежки перед выдачей порции.

Тут Валера Тюрин говорит:

– А от же, пиздец, какое горе! Пойду в туалет, посмотрю, может, говно осталось чье-нибудь. Фирюлин тот еще мудак, если сказал, что сгнобит, значит – сгнобит. Пошли со мной, стопудово наберем.

– Вот еще, – отвечаю, – буду я в чужом дерьме ковыряться.

А сам думаю, как бы извернуться, ибо добывать требуемый анализ совсем не хотелось.

Еще двое, Паша из Одессы и Гриня Акопян, соответственно, понятно откуда, пошли к столовой, где постоянно крутились собаки в надежде на остатки солдатского рациона. Они там собачьего дерьма и набрали по банке, еще на палочке принесли. Мне, правда, не хватило.

Но тут ко мне Гена, земляк мой, подходит и зовет заговорщицки: пошли, мол, есть дело.

Короче, у Гены шоколадка была заныкана. «Аленка». Жалко, конечно, лучше бы ее сожрать, но тут не до изысков, когда тебе близкий пиздец корячится. Мы ее прямо в фольге спичками растопили и накапали в свои баночки.

А тут и Фирюлин прибегает.

– Ну что? – орет с порога. – Где мое говно? То есть ваше, конечно?! Не дай бог, кто не баночку, вам.

А все ему баночки аккуратно сдают: возьмите, мол, товарищ старший лейтенант, нам для вас не жалко. Если надо еще, не стесняйтесь, обращайтесь в любое время.

Короче, самое удивительное, что результатов анализов мы так и не дождались. Прошла неделя, и нас выпилили из карантина в войска. А ведь интересно, нашли в шоколадке инфекцию или нет? Сейчас по телевизору сколько разоблачительных передач про хуевые продукты, раньше хоть шоколад хороший был. Натуральный. От говна не отличишь – не то что сейчас.

Труба

Сначала Саша Шнейдерман трубу ненавидел. Каждый день, в любую погоду, он брел с футляром в руках в Дом культуры имени товарища Орджоникидзе, дудеть на трубе. Слово «дудеть» Саша тоже не любил, но именно так называл процесс игры на трубе его дедушка Зиновий Абрамович.

– Ты, Саша, дуди. Ты, шейгец, даже не представляешь, что такое труба! С трубой ты всегда заработаешь немножко на хлеб, немножко на масло, а если вдруг я помру, то и на трефную икру.

Потом Зиновий Абрамович делал паузу и продолжал:

– Я что-то не понимаю, этому маленькому шлемазлу даже неинтересно, почему он заработает на икру, когда я умру!

– Мне интересно, дедушка. Только не умирай, пожалуйста, – отвечал Саша.

– Интересно ему! – фыркал дедушка.

Но было видно, что он доволен беспокойством внука за его жизнь:

– Когда я умру, деточка, все деньги на моей сберкнижке достанутся тебе! И чтоб ты был мне здоров!