Удивительные истории о мужчинах

Он дудит не для того, чтобы у него были хлеб, масло и даже трефная икра, – это у него давно есть. Он дудит для души. Но никак не может понять, где она у него находится…

Максим Лебедев

Пидор гнойный

Подводники и противолодочники в общем и целом – антагонисты. Но раз в год бывают ситуации, когда одним без других не прожить. Когда и те и другие сдают соответствующие задачи. Сперва корабль ищет, находит и атакует подводную лодку, а потом, через несколько часов, после обеда и адмиральского часа, стало быть, совсем наоборот.

В большей степени это нужно надводникам. Потому что, если лодка не захочет, – хрен мы ее найдем. Мы ее можем услышать километров за пятьдесят – да и то в идеальных условиях гидрологии. А она нас – в любых условиях идентифицирует километров за двести. То есть у нее остается еще сто пятьдесят, чтобы спокойно вздремнуть, зевнуть, выпить кофе и свалить не торопясь в сторону.

Но и надводники могут нехило нагадить покорителям глубин, особенно во время их торпедной стрельбы, потому что у противолодочного корабля есть много всяких хитрых приспособлений, чтобы не угодить под торпеду. Мы можем метаться из стороны в сторону жгучими зигзагами, можем побегать на максимальной скорости, пока у торпеды не кончится запас хода, можем пульнуть за борт «погремушку», сбивающую самонаводящуюся торпеду с панталыку, наконец, можем жахнуть по ней из ракетно-бомбовой установки, специально для таких дел разработанной.

В общем, надводники и подводники при сдаче задачи могут нагадить друг другу в тарелку так, что мало не покажется. А поскольку все мы люди, то все подобные вопросы решаются за несколько дней до выхода в море между двумя командирами ко всеобщему удовлетворению где-нибудь на нейтральной территории (обычно – в кабаке под коньячок). То есть на момент выхода в море мы точно знаем, где будет находиться лодка, куда и с какой скоростью она будет двигаться. А если все равно не услышим, то подводники включат погромче все свои шумящие системы, пошипят цистернами, на самый худой конец, постучат разводными ключами по своим трубопроводам, чтобы мы уж никак не ошиблись. В свою очередь противолодочники обещают не шарахаться как припадочные от лодочной торпеды, дать ей спокойно попасть, после чего всем поставят зачеты за торпедную стрельбу, – и в мире снова воцарится мир.

Вот только не подозревали мы, что с нами в море пойдет командир дивизии Михаил Леопольдович Абрамов, о повышенной мудаковатости которого знали все, и все видели, как человек рвется в адмиралы. А он пошел, хотя должен был уехать во Владивосток. Будущий начальник Главного штаба ВМФ, в тот момент без пяти минут контр-адмирал, шел по карьерной лестнице по головам и о старом брежневском принципе: «Живи сам и дай жить другим» – не подозревал.

То есть пока мы ударно искали в квадрате лодку (ибо знали, где искать), пока красиво ее преследовали с двумя вертолетами, закидав половину Тихого океана противолодочными буями, пока не менее красиво атаковали, жахнув на предельной дистанции ракетоторпедой с нужного борта (то есть с правого, потому что с левого при залпе всегда улетала за борт полуторатонная дверь газоотбойника, что приводило к неразумным последствиям в виде постановки в завод), – все было хорошо.

Но когда пришла очередь подводной лодке сдавать свою задачу, Михаил Леопольдович, естественно ни о каких договоренностях не предупрежденный, усмотрел в действиях командира некоторый инфантилизм. После чего самолично исполнил лихой противолодочный маневр (в кают-компаниях офицеров и мичманов попрощались с фарфоровой посудой и начали сметать осколки в мешки) и ушел от торпеды. «Понял, как надо?» – подбоченясь, спросил он нашего командира, у которого враз потухли глаза.

Почему у командира потухли глаза, лично я понял, едва мы вернулись на базу. Я заступил дежурным по кораблю, и, как только нам подключили береговую связь (а никаких мобильников тогда еще в помине не было), раздался звонок, и в трубке зашипело:

– Передай этому пид…ру гнойному…

– Простите, кому?

– Командиру своему, мля! Передай ему, что хер он еще противолодочную задачу сдаст. Стахановец, сука!

Я пошел докладывать папе о столь странном звонке, но он уже собирался каяться и укладывал в сумку самое ценное сокровище – грелку с коньячным спиртом, давным-давно конфискованную замполитом в моряцкой посылке из Армении.