Удивительные приключения рыбы-лоцмана

Основная цель семьи, по Кузнецову, есть общность и развитие. Жизнь, не имеющая корней, так же ужасна и пуста, как жизнь, не имеющая продолжения. Не случайно так мучается Никитина жена, детдомовка Маша, лишенная и укорененности в предках, и развития в детях. И в этом смысле архетипическая семья с рекламного билборда, прославляющего достоинства стирального порошка или ипотечного кредита (подтянутый папа, женственная мама, двое опрятных деток и моложавые бабушка с дедом), действительно исчерпала себя: она мало что может дать сегодняшним людям, и без того опутанным и перегруженным всякого рода связями и социальными отношениями. Другое дело – семья в библейско-родовом смысле слова: образуя незримую грибницу-ризому, она пронизывает самые разные слои времени и пространства, объединяя совершенно вроде бы чужих друг другу людей и каждого из них подпитывая энергией общего корня. И в этом смысле уже не так важны конкретные родственные связи (кто кому сын, а кому – племянник) или такие мелочи, как супружеская верность. Родовая, кровная связь оказывается мощнейшим источником тепла и света, она наполняет жизнь смыслом и сама по себе служит ее оправданием и объяснением.

Сказать, что подобный взгляд на вопрос семьи так уж необычен, нельзя: во многом Кузнецов вольно или невольно следует за Владимиром Шаровым – пожалуй, главным и самым последовательным носителем идеи рода в нашей сегодняшней литературе. Однако если у Шарова мистическая общность людей одной крови воспринимается скорее как проклятие, как бремя, гнущее человека к земле, то для Кузнецова его «новая семейность» (назовем подобную концепцию этим условным термином, до тех пор пока кто-то не придумает лучшего) – дар свыше, благословение и шанс на бессмертие. А заодно и самый светлый и оптимистичный из всех возможных взглядов на роль семьи в том дивном новом мире, который настанет буквально послезавтра. Если еще не настал.

Калейдоскоп: расходные материалы

[66]

Сергей Кузнецов – бог связности: его новый роман в рассказах – по-толстовски масштабный и по-пинчоновски сложно устроенный роман-эпопея, в котором маленькие, частные истории формируют Историю с большой буквы, десятки повествовательных ручейков сливаются в огромную реку времени, а из дыханий сотен героев складываются великие тектонические сдвиги. Предмет кузнецовского романа – длинный XX век, с середины восьмидесятых годов XIX века до нулевых годов века XXI, пространство – буквально весь мир, а идея… Впрочем, к идее обратимся чуть позже.

Огромный восьмисотстраничный том делится на тридцать две главки-рассказа, каждый из которых имеет две координаты – в пространстве и времени: Париж, 1910 или Шанхай, 1931. В каждом – свой законченный сюжет и свои персонажи: некоторые состоят друг с другом в родстве, некоторые упоминаются лишь однажды, другие всплывают неоднократно – сначала в качестве главных героев, после – как безымянные статисты или камео, а иногда в обратной последовательности. Юные студенты-химики курят и мечтают о будущем в 1985-м возле Главного здания МГУ. Молодые солдаты встречаются с форменной чертовщиной в окопах Первой мировой. Скучающий эстет, английский лорд пишет письма возлюбленному с Сицилии – и переживает опыт другой, несбывшейся любви. Двое эксцентричных исследователей отправляются в африканское «сердце тьмы». Русский юноша – застенчивый и неловкий – влюбляется в парижскую субретку, но теряет возлюбленную во время наводнения. Польские дети играют в дикарей… Некоторые рассказы (как, например, великолепный «Шанхайский тропик» и связанная с ним по касательной «Душевая», или по-конрадовски пугающее «Путешествие в город мертвых») вполне самодостаточны, другие намекают на продолжение…

Первые сто страниц вы, скорее всего, вообще не поймете, что между отдельными сюжетами существует связь, однако где-то с пятой новеллы созданная Кузнецовым планета начнет закругляться у вас под каблуком. Если вам удалось благополучно добраться до этой точки, то дальше – всё, вы обречены: вырваться за пределы огромной искусно сработанной диарамы, где даже самый натренированный взгляд не различит границы между трехмерной авансценой и нарисованным, уходящим в бесконечность задником, вам будет нелегко. Увлекательное – как в квесте – хождение по намеченным автором линиям, поиск параллелей и взаимосвязей займут вас на десяток следующих новелл, и примерно к семнадцатой авторский замысел откроется вам во всем своем масштабе: огромный, как Горменгаст, перед вами воздвигнется величественный роман-собор, включающий в себя без преувеличения весь мир.