Удовольствие есть наказание

Она до сих пор слышала в голове его голос. Тот голос прорубал собой тишину, опять и опять признаваясь ей. Чтоб было проще бежать, Элис закрыла глаза и орала во всё своё тоненькое горлышко. Ничего такого с ней не произошло. Удача ли это или Божья помощь? Собственно, не имеет значения, ибо для неё это не имеет ровно и совершенно даже самого наималейшего значения. Сама Элис каким‑то неведомым образом добежала до своего домика. И это очень хорошо, что она здесь всё‑таки оказалась. Почему всё, кроме этого, пошло так, как не надо? Судьба‑злодейка. Ничего, пробиться сквозь туман неизвестности ещё можно. Лестница своими ядовитыми ступеньками отравляла каждый шажочек к верху. Она хотела взбираться, поэтому и не чувствовала такого низменного чувства как боль. Ноги, казалось, начали кровить и наполнять этой бурой гадостью обувку. Галлюцинации на фоне нервного срыва, я считаю. Она издалека видела свою дверь, но не примечала расстояния, которое ей всё равно пришлось бы преодолеть. Элис была истощена, падала на ходу, на ходу же засыпала. В глазах кроме отдалённой двери не оставалось ничего. Как потерянная, она добрела до двери и коснулась ручки. Её ключи потонули в кармане; их было не достать. Спустя минуту они оказались у Элис в руке, но, вставляя ключ, Элис поняла, что кто‑то есть дома. Мать с отцом не могли – у них работа, следовательно, это был Клаас, которому она давным‑давно на день рождения подарила ключики. Сразу же зайдя, Элис почувствовала тот самый запах. Множество мыслей было в её голове. Она боялась зайти в комнату, откуда шёл теперь гораздо более зловонный запах, чем там, у Рельсы. Пришлось перебороть себя и увидеть его… Клааса. Тело валялось на кровати, а лицо было выжжено чем‑то наподобие кислоты. Она боялась даже прикоснуться к нему, пощупать пульс и обрести надежду. Ей уже ничего не хотелось. Всё было потеряно. Все годы любви спалились кислотным выродком, который обиделся на её слова и решился мстить. Слёзы текли ручьями, превращались в лужицы‑озёра, а дальше становились морями‑океанами. Ничего не было в нём, да и в ней, кроме тела, не было ничего, как и в Рельсе отсутствовал намёк на человечность после того случая, который, как она думала, совершить не было, кроме него. На грани нервного срыва Элис стояла в исступлении, совершенно не придумывая выход из этой ситуации. Впрочем, выход был всегда. В этой же ситуации она ничего не могла придумать ничего, кроме как посмотреть в последний раз на Клааса. Но тут в глаза бросилась деталь. В руке у Клааса была туго свёрнутая записка, состоявшая из нескольких листов. Она чудом уцелела, и её не коснулись следы кислоты, как думала Элис. Она увидела написанное от руки письмо от покойного Рельсы, который смог подписать себя под истинным именем – Роджер. Элис плакала, удивлялась и не могла начать читать эти бумажки с прекраснейшим и отточенным на вид почерком. Ей хотелось бежать отсюда, но бежать было некуда – полиция должна была приехать с минуты на минуту. Она сама даже была готова признаться в убийстве Клааса, а письма сжечь, дабы Рельса в памяти других остался правильным человеком, каким он на самом деле и был по её мнению.

Элис достала зажигалку из кармана куртки и пошла на кухню. Комнату со своим бывшим возлюбленным она заперла, дабы он ей не мешал наслаждаться прочтением. И, правда, это было какое‑то безумное наслаждение, будто Элис одна осталась в этом безумном мире жизни. Она сошла с ума.

РОДЖЕР

Твой отец погнушался таким бедняком,

Дескать, я не достоин войти в его дом.

А меня не заботит моя нужда.

А кому я не нравлюсь – его беда.

Кен Кизи

Знаю, что читать будешь не ты, Лис. Я просто подготовил тебе сюрприз. Не знаю только, насколько он мощен. Если я в порыве гнева случайно тебя убью, то не серчай и не обижайся. Впрочем, куда уж тебе обижаться? Я запаковал это письмо очень плотно, так что оно не могло прожечься – я проверял. Бомба с серной кислотой, которая, возможно, привела твоё лицо в соответствии с твоей душенькой, сработала бы только при полном снятии записки.