Удовольствие есть наказание

Знакомые ваши становятся такими же – видимо, так называемый, быдловирус передаётся по воздуху. Примерно такое же мнение сложилось о другом члене вашего коллектива. Я про Гелова. Какой‑то извращенец, а не человек. Постоянно издаёт какие‑то возгласы о любви, хотя в жизни ни разу меня не видел. По соцсетям нашёл мои фото, голос, рост и т.д. Зачем следить? Какой‑то странный, ей‑богу, человек. Ненавижу тех, кто смотрит лишь на фотографии и, бог знает, как их использует. Всё для собственного жирного удовлетворения желаний! Мерзко и гадостно даже такое представлять! Невозможно для таких людей существовать в реальной жизни. Они могут лишь мечтать, представлять себе непотребства и радоваться собственному низменному существованию. Их жизни протекают за мониторами, за смартфоном и за экранами телевизоров, транслирующих всякую дрянь. Я никогда подобного не смотрела, потому что мне и в жизни этих грязных удовольствий хватало.

Впрочем, хватит о плохом. Лина слишком амёбна и безучастна. Мне не нравится её пассивность в отношении любой ситуации, произошедшей с кем‑либо. Ничто не способно растрогать её холодное сердце. Кажется, будто это эмоции когда‑то давно оставили её. Мне даже не хочется ни говорить, ни писать о ней. Правда, она не оставляет после себя ничего – нечего даже вспоминать томными холодными вечерами. Просто слишком пустой человек. Тебе, Лина, должно быть слишком стыдно за то, что мне приходится про эти все твои недостатки писать. Описывать же их – отдельный вид садомазохизма. Неприятной личностью тебя назвать нельзя – слишком уж ты была хороша в письме ко мне. Но терять или обретать тебя как друга, мне бы не хотелось по вышеназванным причинам. За это честнословие не надо ненавидеть меня или себя. Всё было предрешено для вас одним человеком. Клаасом. Он испортил всё своей связью с Тасей. Я сначала даже скучала по нему. Теперь же у меня нет совершенно никакого желания его видеть.

Разве только хочется в его поганую рожу плюнуть. Или мне хотелось бы посмотреть прямо в его глаза? Я не знаю. После письма Кирелова, Клаас, ты мне стал совершенно интересен в негативном ключе, но никак не в положительном. Пишу это, и слёзы наворачиваются прямо на глаза. Тебе этого не понять – слишком уж скудно твоё мировоззрение.

Тебе бы лишь девушку покрасивее да возможность как‑нибудь не изысканно с ней поиграться. А использовать девушек ты любишь – вижу на своём примере. Нет в тебе ни морали, ни ценностей.

Ничего в тебе нет, Клаас, кроме одного. В тебе есть неоспоримая тяга ко всякого рода удовольствиям. И ведь тебе никто, думаешь, не посмеет отказать? Поздоровайся с первым в твоей жалкой жизни отказом! Однако же пришло время рассказать, где я всё это время пропадала. После того раза меня увезли полицейские в участок на своём идеально белом с синими полосками "бобике". Дорога была долгой. За всё время поездки я не проронила ни слова. Только дома Града‑Танка проплывали прямо перед моими глазами, растворяясь в пучине прочей зелени, что осыпала всю дорогу. Облака складывались в неестественные фигуры наподобие рыб, а некоторые даже чернели, готовясь стать полноценными тучами. Дождь собирался, но тогда было не до него. Если бы я могла плакать по желанию, то я бы заплакала. Но слёзы мои уже давным‑давно иссякли.

Лишь татуировка чёрной слезы на левом бедре до сих пор остаётся напоминанием о том, что они когда‑то вообще были. В последние месяцы я на неё очень долго смотрела и никак не могла всё‑таки понять, зачем мне её нужно было вообще набивать. Татуировщиком была девушка. Представилась Линой. Если это была ты, то у тебя золотые руки. Ну так вот, давайте вернёмся к линии повествования.

Меня повели по этим длинным коридорам два каких‑то огромных бугая с чёрными резиновыми дубинками. Само здание изнутри чернее некуда, а вот свет белый. Эти квадраты света слепят сильнее всяких там Солнц. Мои глаза собирались в кучку от такого количества света. Всё, видимо, сделано так, чтобы ни один человек, попавший в это захолустье, ни за что бы не мог вспомнить, что же он там увидел. Раньше я видела решётку только на окнах, а тогда смогла увидеть их вживую и наяву. Мне, конечно, могло и почудиться, но я, кажется, слышала чьи‑то крики. Будто следственный изолятор и полицейский участок – одно и то же здание. Даже если это и так, то не надо меня осуждать – во всей этой канители я ни черта не разбираюсь.

К тому же разбираться сейчас в устройстве всей этой наворованной системы слишком поздно. Раньше нужно было. И вот я оказалась в кабинете у следователя. Абсолютно белый куб с посеребрёнными столом и стулом посередине и был этим самым кабинетом.