Удовольствие во всю длину

Женя сидит на самом верху, на маленьком прямоугольном островке обрешетки. Осталось положить последний лист, чтобы ее закрыть.

– Красота, – говорю я, любуясь ровными кровельными рядами.

Ниже ярко горят гроздья рябины – единственное деревце, которое удалось сберечь вблизи строительства.

– Ну, чего ты там вылупился? – кричит Женя. – Тащи крепеж!

Он заикается, но когда кричит, это не заметно.

Я захожу в баньку, где мы живем, и шарю под полком в поисках крепежа. В маленьком помещении натоплено, ярко горит электрический свет. Не найдя ничего похожего, я снова выхожу на мороз.

– Нету там крепежа! – кричу я Жене.

– Не может быть!

– Может!

– Тогда ищи там, куда уронил! – взрывается он.

Я уронил, ага. Вот сволочь. Умеет все вывернуть наизнанку. Так, спокойно. Примеряясь взглядом, я подхожу к дому.

Снег возле стены утоптан, везде разбросан разный строительный хлам. Попробуй найди тут хоть что-нибудь.

– Ну что? – Женя, похоже, и правда замерз.

– Трех хватит? – Я нахожу только три шурупа. Остальные куда-то сгинули.

– Четыре! Как минимум!

Больше нет. Хватит ему трех! Но, зная Женю, я шарю по карманам и нахожу еще один. Последний, контрольный, пиф-паф ему в голову!

Обогнув дом, подхожу к лестнице. Деревянные перекладины скрипят под моим весом. Женя тяжелее меня, под ним они стонут. Забравшись наверх, я хватаюсь за веревку и встаю на скат. Перехватывая руками, делаю шажок и поскальзываюсь.

Сбитая моей ногой лестница исчезает из поля видимости. Как будто ее не было.

Ошеломленный случившимся, я добираюсь до конька.

– Принес?

Женя аккуратно принимает у меня крепеж, прячет в карман. Затем вытягивает из-под обрешетки последний лист. Выгибаясь, металл издает клекот гусиного косяка, словно прощаясь с вольной жизнью.

Надо ему сказать о лестнице, но я почему-то молчу. Мне не хочется сейчас портить себе настроение. Это глупо, но не в этом ли желании проявляется моя суть?

Женя обвязывается веревкой и спускается ниже, выравнивая лист по ряду. Я рулю, сидя на коньке.

– Как там у тебя? – спрашивает он.

– Нормально, – отвечаю я.

– Тогда держи.

Я держу. Женя вгоняет шурупы.

– Ну, вот и все. – Приторочив к поясу инструмент, он ползет по веревке ко мне.

Если бы.

– Женя, – говорю я. – Лестницы нет.

– Как нет? А где она?

– Упала.

Он делает резкое движение, и шуруповерт срывается с пояса. Нехотя едет вниз с противным звуком, потом бесшумно исчезает.

– Бляяяяяять! – кричим мы будто ошпаренные, проявляя завидное взаимопонимание.

Сейчас начнется!

Садоводство, середина декабря. Вокруг ни души – елки, сосны и снег. Много снега, много елок. Над головой – небо, похожее на замерзшую грязь. До земли – метров двенадцать. Мы на вершине этого затерянного мирка.

Женя выпаливает в морозный воздух целую тираду, но если опустить набор матерных выражений, то от нее останется лишь пара невнятных предложений. В основном касающихся моей персоны.

– Ну не расстраивайся, – пытаюсь я его успокоить. – Что такого страшного произошло?

– Что произошло?! – Он таращит глаза и вдруг начинает давиться словами.

Его лицо краснеет, он становится похож на большую рыбину, вытащенную на берег. И до меня доходит безвыходность ситуации.

Если разложить по пунктам:

1) мы не можем спуститься по приставной лестнице, потому что она упала;

2) лестница есть в доме, но нам туда не попасть;

3) у нас нет шуруповерта, который необходим, чтобы открутить лист и проникнуть внутрь;

4) темнеет;

5) теплее не становится, – то получается: мы в ловушке.

– Ты во всем виноват! – К Жене возвращается способность говорить.

Я не спорю, хотя и не совсем с этим согласен. Во-первых, не во всем. Во-вторых, проще обвинить кого-то одного вместо того, чтобы разделить вину. Я тоже могу сослаться на скользкую кровлю, например. На изготовителей, заказчика, хозяина участка, наконец. Только начни искать крайнего – и сразу появится масса вариантов.

– Что будем делать? – спрашиваю я.

Женя не отвечает, да я и не жду ответа. Единственное, что нам остается – прыгать вниз.

– Ноги поломаем или, еще хуже, свернем шеи, – возражает напарник.

Это правда. Зато другой спустится нормально.

– Каким это образом? Если первый покалечится, второй так и останется сидеть на крыше.

И тут он прав.

– А если спуститься по веревке? – снова предлагаю я.

Женя думает, потом мотает головой.

– Не хватит. У нас в запасе метров шесть, а это только до края ската.

Мне опять нечего возразить. Если же спускаться со стороны фронтона, то там еще больше высоты. Сами фронтоны глухие, а до окон второго этажа – метров пять. Плюс те же пять метров от трубы до края конька. Труба расположена ровно посередине – как математическая насмешка над альтернативой.

Меня начинает пробирать мороз. Он старается вовсю, будто хочет дойти до самой глубины моей сути. Скоро стемнеет, и тогда ему на подмогу придет кромешный мрак. Взявшись за дело, они быстро разберутся, из чего мы сделаны. Быстро поймут, что, кроме жалкой трясущейся плоти, внутри нас ничего нет.

Женя берет в руки веревку.

– Ты куда? – В мой голос пробивается дрожь.

– Посмотрю, что там, – отвечает он так, словно речь идет о неведомом, о сокрытом.