Удушье

Туман рассеялся, мистер Джонс, и перед вами — Мэрилин Монро, в облегающем атласном платье. Она улыбается вам, вся золотистая и сияющая. Она запрокинула голову, она смотрит на вас. Она стоит на зеленом лугу, среди нежных цветов. Она поднимает руки, и когда вы подходите ближе, ее платье падает на траву.

Мама не раз повторяла маленькому глупому мальчику, что это никакой не секс. Это — не настоящие женщины. Это лишь символы. Проекции чьих-то фантазий. Секс-символы.

Сила внушения.

Мистеру Джонсу мама говорила:

— Она — ваша.

Она говорила:

— Берите.

Глава 21

В первый вечер у меня. Денни стоит на пороге, прижимая к груди какую-то штуку, завернутую в розовое детское одеяльце. Я смотрю на него в глазок. Он в своем необъятном клетчатом пальто. Прижимает к груди вроде как новорожденного младенца. Огромный носище, глаза навыкате; он весь как бы навыкате — из-за выпуклой линзы в дверном глазке. Искаженное изображение. Руки, сжимающие сверток, напряжены так, что побелели костяшки пальцев.

И Денни кричит:

— Друг, открывай!

Я приоткрываю дверь, не снимая цепочки. Я говорю:

— Что это у тебя?

И Денни говорит, поправляя розовое одеяльце:

— А на что это похоже?

Я говорю:

— На ребенка, приятель.

И Денни говорит:

— Хорошо. — Он старается перехватить сверток поудобнее и говорит: — Открывай, друг, а то мне тяжело.

Я снимаю цепочку. Даю ему пройти. Он идет прямо в гостиную и кладет ребеночка на диван.

Розовое одеяльце раскрывается, и оттуда выкатывается камень. Гладкий серый камень. Не ребенок на самом деле. Просто какой-то булыжник.

— Спасибо, кстати, за идею с ребеночком, — говорит Денни. — Люди видят молодого парня с ребенком и проникаются к нему симпатией. — Он говорит: — Они видят парня с большим булыжником и напрягаются на него. Особенно если тебе надо сесть на автобус.

Он аккуратно складывает одеяльце, придерживая его подбородком. Он говорит:

— Плюс к тому, когда ты с ребенком, тебе уступают место. И если ты забываешь заплатить за проезд, тебя не будут выкидывать на ближайшей остановке. — Денни оглядывает гостиную. — Так это дом твоей мамы?

Весь стол завален сегодняшними поздравительными открытками и чеками, моими ответными благодарственными письмами. Тут же лежит моя «книга учета»: кто, где, когда. Рядом — мамина счетная машинка с ручкой в прорези, как у игрального автомата. Я снова усаживаюсь за стол и заполняю бланк на взнос очередной суммы на свой депозитный счет. Я говорю:

— Ага, пока еще мамин. Но совсем скоро он отойдет к управлению по поимущественным налогам.

Денни говорит:

— Хорошо, что у тебя целый дом. А то мои предки сказали, чтобы я забирал все свои камни с собой.

— И много их у тебя? — говорю.

Каждый день воздержания он подбирает камень, говорит Денни. Именно этим он и занимается по вечерам — чтобы чем-то занять себя и не сорваться. Он собирает камни. Моет. Приносит домой. Таким образом он делает что-то значительное и хорошее, а не просто не делает ничего плохого.

— Кстати, все это очень серьезно, друг, — говорит Денни. — Ты даже не представляешь, как трудно найти подходящий камень в большом городе. Я имею в виду настоящий камень, а не обломки бетона или те пластмассовые садовые камни, в которых некоторые прячут запасные ключи.

Общая сумма сегодняшних чеков — семьдесят пять баксов. Все они — от незнакомцев, которые не дали мне умереть от удушья в каком-то из ресторанов. Я точно не знаю, во сколько мне обойдется зонд для искусственного кормления, но семьдесят пять долларов — этого явно не хватит.

Я говорю Денни:

— И сколько уже набралось камней?

— Сто семьдесят семь, — говорит Денни. Он подходит к столу, смотрит на поздравительные открытки, на чеки и говорит: — Ну и где знаменитый дневник твоей мамы?

Он берет в руки открытку.

— Это нельзя читать, — говорю я.

— Прошу прощения, дружище, — говорит Денни и хочет положить открытку на место.

Нет, говорю я ему. Я имею в виду мамин дневник. Там все записи — на ненашенском языке. Так что его не прочтешь. Наверное, мама специально писала на том языке, которого я не знаю, чтобы я не смог ничего прочитать, если вдруг этот дневник попадет мне в руки.

— Я так думаю, это итальянский.

И Денни говорит:

— Итальянский?

— Ага, — говорю, — ну, знаешь, спагетти и все такое.

Денни так и не снял пальто.

Он говорит:

— Ты уже ужинал?

Еще нет. Я заклеиваю конверт с бланком.

Денни говорит:

— Как ты думаешь, меня завтра уволят?

Да, нет, может быть. Урсула видела его с газетой.

Бланк заполнен. Все благодарственные письма написаны. Сейчас я схожу их отправлю. Я беру с дивана пальто. Рядом с ним — Деннин булыжник. Действительно очень тяжелый, если судить по тому, как под ним продавились пружины.

— А зачем тебе столько камней? — говорю я Денни.

Он открывает входную дверь и стоит на пороге, пока я выключаю свет. Он говорит:

— Я не знаю. Но камни… они как земля. Вернее, конструктор, из которого можно собрать землю. Ну, вроде как заиметь во владение участок, только пока что в разобранном виде.

И я говорю:

— Понятно.

Мы выходим, и я запираю дверь. Ночное небо — все в россыпи звезд. Они как будто не в фокусе, бледные и размытые. Луны нет.