Удушье

— А, в дневнике. — Она снимает свои латексные перчатки и бросает их в мусорное ведро. — Дневник — только лишнее подтверждение, что бредовые навязчивые идеи были у вашей мамы еще до вашего рождения.

Какие навязчивые идеи?

Пейдж Маршалл смотрит на часы на стене. Она указывает на кресло, откуда только что встала миссис Уинтовер, и говорит:

— Садитесь. — И достает новую пару латексных перчаток.

Она собирается чистить мне зубы?

— Дыхание будет свежее, — говорит она и берет в руки новую зубную нить. Она говорит: — Вы садитесь, а я вам пока расскажу, что там написано в дневнике.

И я сажусь. Старое кресло проседает под моим весом, и от него поднимается облачко неприятного запаха.

— Это не я, — говорю. — Я имею в виду этот запах. Это не я.

И Пейдж Маршалл говорит:

— До того, как вы родились, ваша мама жила в Италии, правильно?

— Так это и есть страшная тайна? — говорю.

И Пейдж говорит:

— Что?

— Что я итальянец?

— Нет, — говорит Пейдж и лезет ниткой мне в рот. — Но ваша мама, она католичка, правильно?

Нитка больно вонзается в десны.

— Не надо так шутить, — говорю я с открытым ртом. — Ладно бы только итальянец или только католик, но и католик, и итальянец… я этого не переживу!

Я говорю, что все это мне известно и так.

И Пейдж говорит:

— Помолчите, — и возит ниткой у меня между зубами.

— Так кто мой отец? — говорю.

Она смотрит мне в рот и возит ниткой у меня между зубами. На языке — привкус крови. Она внимательно смотрит мне в рот и говорит:

— Ну, если вы верите в Святую Троицу, то ваш отец — это вы сами.

Мой отец — это я сам?!

Пейдж говорит:

— Насколько я поняла, слабоумие у вашей мамы начало развиваться еще до вашего рождения. Ну, если судить по ее дневнику.

Она вытягивает нитку, и крошечные кусочки пищи летят ей на халат.

И я говорю: а что значит Святая Троица?

— Ну, — говорит Пейдж, — Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух. Трое едины в одном. Святой Патрик и трилистник. — Она говорит: — Откройте рот пошире.

Я говорю: вы мне прямо скажите, что там написано в мамином дневнике?

Она смотрит на окровавленную нитку, которую только что вынула у меня изо рта. Смотрит на крошечные кусочки пищи и капельки моей крови у себя на халате. Она говорит:

— Это достаточно распространенная среди матерей-одиночек навязчивая идея. — Она снова лезет мне в рот своей нитью.

Кусочки полусгнившей пищи, о которых я даже не знал, летят у меня изо рта. С этой ниткой во рту я себя чувствую как взнузданный жеребец из колонии Дансборо.

— Ваша бедная мама, — говорит Пейдж Маршалл и смотрит на капельки моей крови у себя на халате, — она искренне верит, что вы — Иисус, сын Божий. Второе пришествие Христа.

Глава 23

Мама никогда не садилась в новые машины. Даже если они останавливались и водители сами предлагали нас подвезти, мама всегда говорила:

— Нет.

Они стояли на обочине, смотрели вслед удаляющемуся новенькому «кадиллаку», «бьюику» или «тойоте», и мама говорила:

— В новых машинах пахнет смертью.

Это было, когда мама вернулась за ним в третий или в четвертый раз.

В новых машинах пахнет резиной и клеем, а это запах формальдегида, говорила ему мама, вещества, которое закачивают в трупы, чтобы они сохранялись подольше. Так же пахнет и в новых домах. И от новой мебели. И от новой одежды. Летучие отравляющие вещества. Ты их вдыхаешь, вдыхаешь — и поначалу все вроде бы ничего. Но если вдыхать их достаточно долго, у тебя начинаются желудочные спазмы, тошнота и диарея.

Смотри также: больная печень.

Смотри также: шок.

Смотри также: смерть.

Для человека, ищущего просвещения, говорила мама, новая машина — это не ответ.

Вдоль обочины цвели наперстянки, высокие стебли с белыми и малиновыми цветами.

— И дигиталис[15] тоже, — говорила мама.

Если скушать цветы наперстянки, тебя будет тошнить. Ты будешь бредить, и в глазах у тебя будет двоиться.

Гора тянется к самому небу, цепляя верхушкой облака. Гора, заросшая соснами, с белой шапкой снега. Гора была такая высокая, что не важно, сколько до нее идти, — она все равно оставалась на месте.

Мама достала из сумочки белую пластмассовую трубочку. Оперлась о плечо глупого маленького мальчика, засунула трубочку в одну ноздрю и глубоко вдохнула. Потом уронила трубочку на обочину, но поднимать не стала. Просто стояла — смотрела на гору.

Гора была такая высокая, что не важно, как далеко ты уедешь, — она все равно будет маячить на горизонте.

Когда мама отпустила его плечо, он наклонился и поднял трубочку. Вытер кровь низом рубашки и протянул трубочку маме.

— Трихлороэтан, — сказала мама, демонстрируя ему трубочку. — В ходе своих многочисленных экспериментов я пришла к выводу, что это — лучшее лекарство от опасных избытков человеческих знаний.

Она убрала трубочку в сумку.

— Вот эта гора, например, — сказала мама. Она взяла мальчика под подбородок и повернула его голову так, чтобы он тоже смотрел на гору. — Эта большая гора. В какой-то момент мне показалось, что я действительно ее вижу.

Притормаживает очередная машина, что-то коричневое, четырехдверное, что-то слишком уж навороченное, из последних моделей, и мама машет рукой: проезжай.