Удушье

От ее нижней губы к моему члену тянется ниточка белой слюны. Лицо у Трейси — все красное, разгоряченное. Она по-прежнему держит в руке мой воспаленный, истертый член. Она говорит: в «Камасутре» написано, что надо делать, чтобы губы всегда были красными — надо мазать их потом с тестикул белого жеребца.

— Нет, правда, — говорит она.

Теперь у меня во рту появляется неприятный привкус, и я смотрю на ее губы. Они точно такого же цвета, как и мой член, — ярко-малиновые. Я говорю:

— Но ты же не мажешься этой гадостью?

Дверная ручка гремит и трясется, и мы оба вздрагиваем и смотрим в ту сторону, чтобы убедиться, что дверь заперта.

Это — тот самый первый раз, к которому каждый маньяк, завернутый на сексе, мысленно возвращается снова и снова. Первый раз, с которым ничто не сравнится.

Хуже всего, когда дверь открывает ребенок. На втором месте — когда врывается мужик и не понимает, что происходит. Даже если ты там один, когда дверь открывает ребенок, приходится быстро скрещивать ноги. Делать вид, что ты просто забыл запереться. Взрослый мужик может захлопнуть дверь, может сказать: «В следующий раз запирайся, козел», — но он все равно покраснеет. Именно он, а не ты.

Хуже всего, говорит Трейси, это когда ты слониха, как это называется в «Камасутре». И особенно если ты с мужиком-зайцем.

Все эти зверюшки обозначают размер гениталий.

Потом она говорит:

— Только не принимай на свой счет. Я имела в виду не тебя, а вообще.

Если дверь открывает не тот человек, ты потом будешь сниться ему в кошмарах неделю.

Обычно, когда кто-нибудь открывает дверь и видит, как ты сидишь на толчке, смущается именно он. Если, конечно, он не извращенец.

Со мной это случается постоянно. Я врываюсь в незапертые туалеты в самолетах и поездах, в междугородных автобусах и барах, где один туалет для мужчин и для женщин. Я открываю дверь и вижу какого-нибудь мужика или женщину, скажем, блондинку с голубыми глазами и ослепительной улыбкой, с колечком в пупке и в туфлях на шпильках. Крошечные трусики спущены до колен, а вся остальная одежда аккуратно сложена на полочке рядом с раковиной. И каждый раз, когда это случается, я никак не могу понять: почему они не запирают дверь?

Как будто случайно забыли.

Но в нашем тесном мирке случайностей не бывает.

Например, в электричке, по дороге с работы или на работу. Открываешь дверь в туалет и видишь какую-нибудь брюнетку с высокой прической; шея открыта, и длинные серьги подрагивают. Она сидит на толчке, а юбка и трусики лежат на полу. Блузка расстегнута, лифчика нет. Она мнет руками свою грудь. Ногти, губы, соски — одного и того же красно-коричневого оттенка. Ноги — такие же белые и гладкие, как и шея. Гладкие, как поверхность спортивного автомобиля, способного развить скорость до двухсот миль в час; и она — брюнетка не только на голове, но вообще везде, и она облизывает губы.

Ты поспешно закрываешь дверь и бормочешь:

— Прошу прощения.

И она говорит грудным голосом, с придыханием:

— Ничего страшного.

Но она все равно не закрылась. На табличке под дверной ручкой по-прежнему:

«Свободно».

Вот как все было. Я тогда учился в медицинском колледже и часто летал на самолетах. На каникулы в Лос-Анджелес и обратно. Как сейчас, помню тот рейс. Я шесть раз открывал дверь в сортир и шесть раз нарывался на эту рыжеволосую бестию, голую ниже пояса. Она сидела на унитазе в йоговской позе лотоса и полировала ногти зернистой полоской на книжечке отрывных спичек, как будто пыталась себя поджечь. На ней была только шелковая блузка, завязанная узлом под грудью, и все шесть раз она опускала глаза на свою складочку розовой плоти в обрамлении ярко-рыжих волос, потом смотрела на меня — глаза у нее были серые, с металлическим отливом — и говорила:

— Здесь занято.

Все шесть раз.

И все шесть раз я захлопывал дверь у нее перед носом.

Ничего умного мне в ответ в голову не приходило, кроме: «Вы что, по-английски не говорите?»

Шесть раз.

Все происходит за полминуты. Просто нет времени, чтобы подумать как следует.

Но подобное стало случаться все чаще и чаще.

В другой раз, когда ты летишь из Лос-Анджелеса в Сиэтл, ты открываешь дверь в сортир и видишь там загорелую дочерна блондинку и распаленного мужика с членом наружу. Мужик трясет головой, убирает с лица жесткие волосы, нацеливает на тебя свой огромный малиновый член в лоснящемся презервативе и говорит:

— Слушай, друг, ты пока подожди за дверью…

Каждый раз, когда ты идешь в туалет и на двери написано: «Свободно», — внутри обязательно кто-то есть.

Женщина, запустившая в себя руку чуть ли не по локоть.

Мужчина со своим четырехдюймовым хозяйством в руке, на грани оргазма. Еще секунда — и брызнет.

Поневоле начинаешь задумываться, что означает «свободно».

Даже когда в туалете никого нет, там все равно пахнет спермой. В корзине всегда лежат использованные бумажные полотенца. На зеркале над раковиной виднеется отпечаток босой ноги — маленькой женской ножки, на расстоянии шести футов от пола, — и поневоле начинаешь задумывать: что здесь было?