Удушье

Мы с моей рыженькой уединяемся в большой туалетной комнате в хвосте McDonnell Douglas DC-10 3 °CF. Она мне показывает негритянскую позу: залезает на раковину и встает на корточки спиной ко мне, а я пристраиваюсь сзади, положив руки ей на плечи.

Зеркало запотевает от моего дыхания. Лицо у Трейси — все красное. Видимо, ей неудобно стоять на корточках. Она говорит:

— В «Камасутре» написано, что если мужчина вотрет себе в это самое место сок граната, сок тыквы и настой огуречных семян, то у него будет эрекция на полгода.

Совет явно с каким-то подвохом. Почему-то ассоциируется у меня со сказкой про Золушку, когда в полночь все волшебство заканчивалось.

Она видит мое отражение в зеркале и говорит:

— Только не принимай на свой счет. Я имела в виду не тебя, а вообще.

Где-то над Далласом. Я пытаюсь добиться очередного оргазма, а Трейси рассказывает, как привязать к себе женщину навсегда — чтобы она никогда от тебя не ушла. Надо обернуть ей голову крапивой и полить обезьяним пометом.

Я говорю: серьезно?

А если ты искупаешь жену в молоке буйволицы и бычьей желчи, всякий, с кем она ляжет, кроме тебя, тут же сделается импотентом.

Я говорю: вовсе не удивительно.

Если женщина вымочит кость верблюда в соке цветов-ноготков и смажет этим настоем ресницы, она сможет приворожить любого, на кого посмотрит. В крайнем случае, если кости верблюда никак не достать, можно использовать кости павлина, сокола или грифа.

— Ты сам почитай, — говорит она. — В «Камасутре».

Где-то над Альбукерке, в направлении юго-юго-восток. Я ублажаю ее языком, у меня все лицо уже белое от ее секреций, а щеки горят — кажется, я их натер о ее рыжие волосы, — а она мне рассказывает, как вернуть утраченную потенцию. Хорошо помогают яйца барана-производителя, сваренные в подслащенном молоке.

Она говорит:

— Только не принимай на свой счет. Я имела в виду не тебя, а вообще.

А мне казалось, что я очень даже неплохо справляюсь. С учетом двух двойных бурбонов и того «незначительного» обстоятельства, что за последние три часа я вообще ни разу не присел.

Где-то над Лас-Вегасом, в направлении юго-юго-запад. Силы уже на исходе. У обоих. Ноги дрожат, как при гриппе. Она демонстрирует мне прием «ощипывание молодых побегов», как это называется в «Камасутре». Потом — «сосание плода манго». Потом — «поглощение».

Мы возимся в тесном пластиковом пространстве, в застывшем времени, вплотную друг к другу. Это — не садомазохизм, но близко к тому.

Прошли счастливые времена старых «Lockheed Super Constellations» с двухкомнатными туалетами по правому и левому борту: раздевалка Ки непосредственно туалет за отдельной дверцей.

Пот течет по ее гладкой, почти обтекаемой мускулатуре. Мы пыхтим друг на друге — два идеально отлаженных механизма, мы выполняем работу, для которой, собственно, и предназначены. В какие-то моменты мы соприкасаемся лишь ходовыми частями — мой поршень скользит у нее внутри, едва касаясь истертых краев, слегка вывернутых наружу. Я откидываюсь назад, прижимаясь плечами к пластиковой стене, а от пояса и ниже — тычусь вперед. Трейси ставит одну ногу на край маленькой раковины и ложится всем корпусом на свое поднятое колено.

Наши отражения в зеркале — как плоская картинка с той стороны стекла, фрагмент порнофильма, фотка, загруженная с порносайта, фотография, фотография из журнала для взрослых. Это не мы, это кто-то другой. Кто-то очень красивый. Без будущего и жизни за пределами этого мига.

Самое удобное место в Боинге-767 — большая центральная кабинка в хвосте самолета, за туристическим классом. В «конкордах» — похуже. Там туалеты вообще малюсенькие. Не развернешься. В смысле, что там неудобно. Хотя, опять же, смотря для чего. Если вам надо просто пописать, или почистить зубы, или протереть контактные линзы — места вполне достаточно.

Но если вы собираетесь изобразить «ворону», как это называется в «Камасутре», или «cuissade»,[27] или что-то еще, для чего требуется совершать движения размахом больше двух дюймов в ту и другую сторону, тогда лучше берите билет на европейский аэробус 300/310, там туалеты просторные. Есть где развернуться. Также рекомендую две самые задние туалетные комнаты в «British Aerospace One-Eleven».

Где-то над Лос-Анджелесом, в направлении северо-северо-восток. У меня уже все болит, и я прошу Трейси остановиться.

Я говорю:

— А зачем ты так делаешь?

И она говорит:

— Как?

Ну, так.

И она улыбается.

Люди за незапертыми дверями… им надоело говорить о погоде. Они устали от безопасности. Они уже сделали все ремонты в домах и квартирах. Ухоженные, загорелые люди, они избавились от дурных привычек — они больше не курят, не едят соли и сахара, мяса и жирной пищи. Они всю жизнь учились, работали, ухаживали за своими родителями, бабушками и дедушками, но в конце концов не останется ничего. Все их сбережения уйдут на то, чтобы поддерживать в себе жизнь посредством зонда для искусственного кормления. Они даже забудут, как жевать и глотать.

— Мой отец был врачом, — говорит Трейси. — А теперь он даже не помнит, как его зовут.