Удушье

Каждый камень — день из жизни Денни. День, прожитый не зря. Гладкий речной гранит. Черный базальт. Каждый камень — маленькое надгробие. Маленький памятник дням, когда все, что делает большинство людей, испаряется, выдыхается или устаревает почти в ту же секунду. Но репортеру я этого не говорю. Я не спрашиваю его, что происходит с его репортажем после того, как он выйдет в эфир. Эфир — летучее вещество. Может быть, и существуют архивы таких трансляций, но все равно их потом стирают. В мире, где все, что мы делаем, исчезает почти мгновенно, где время, усилия и деньги тратятся, в сущности, ни на что, Денни с его камнями кажется совершенно нормальным — среди сборища ненормальных.

Но репортеру я этого не говорю.

Там, в телевизоре, я размахиваю руками и говорю, что нам нужно больше камней. Если кто-нибудь принесет нам камней, мы будем очень ему признательны. Если кто-то захочет помочь, это будет вообще замечательно. Волосы у меня топорщатся во все стороны, они потемнели от пота, раздутый живот выпирает вперед. Я говорю: мы не знаем, что это будет. И что из этого выйдет. И самое главное: не хотим знать.

Бет уходит на кухню, чтобы приготовить попкорн.

Я умираю как есть хочу. Но не буду. Боюсь.

В телевизоре — последние кадры. Каменная стена. Фундамент под длинную лоджию с колоннадой, которая когда-нибудь вознесется до самой крыши. Пьедесталы под будущие статуи. Котлованы под будущие фонтаны. Намеки на контрфорсы, фронтоны, купола и шпили. Арки под будущие сводчатые потолки. Основания будущих башенок. Кое-где они уже заросли травой и сорняками. Ветви кустов и деревьев лезут внутрь сквозь пустые проемы под окна. Внутри, вместо пола, — трава по пояс. И вот самый последний кадр — главная башня, которую мы, надо думать, вообще никогда не достроим. При жизни.

Но репортеру я этого не говорю.

За кадром слышны возгласы оператора:

— Эй, Виктор! Помнишь меня? В «Чешском буфете», когда ты едва не задохнулся…

Звонит телефон, и Бет идет к аппарату.

— Друг, — говорит Денни и снова включает обратную перемотку. — С ума сойти можно, чего ты им наговорил. Я не удивлюсь, если кое-кому сорвет крышу после твоих выступлений.

Бет кричит из соседней комнаты:

— Виктор, это тебя. Из больницы. По поводу твоей мамы. Они тебя везде ищут.

Я кричу:

— Щас иду. Две секунды.

Я прошу Денни поставить кассету еще раз. Скоро мне предстоит разобраться с мамой. Я почти готов.

Глава 43

Иду за пудингом. Для предстоящего чуда. Закупаюсь по полной программе. Шоколадный пудинг, ванильный пудинг, фисташковый, крем-брюле. С высоким процентом жирности. С сахаром. С ароматическими добавками и консервантами. В маленьких пластиковых стаканчиках. Снимаешь крышечку из фольги — и продукт готов к употреблению.

Консерванты — как раз то, что ей нужно. Чем больше, тем лучше.

Еду в больницу Святого Антония с полным пакетом пудингов.

Еще очень рано, и за стойкой регистратуры никого нет.

Мама лежит, утопая в подушках. Она поднимает глаза и смотрит — как будто выглядывает сквозь окошки глаз — и говорит:

— Кто?

Это я, говорю.

И она говорит:

— Виктор? Это ты?

И я говорю:

— Да, наверное.

Пейдж нигде нет. Вообще никого нет. Еще очень рано. Суббота. Солнце едва пробивается сквозь занавески. Телевизор в комнате отдыха еще не включали. Мамина соседка по комнате — миссис Новак, раздевальщица, — спит, свернувшись калачиком у себя на кровати, поэтому я говорю шепотом.

Снимаю крышечку с первого шоколадного пудинга и достаю из пакета пластмассовую ложечку. Пододвигаю к кровати стул, сажусь и подношу первую ложку маме ко рту. Я говорю:

— Я пришел тебя спасти.

Я говорю ей: теперь я знаю. Всю правду. О своем предназначении. Я родился хорошим и добрым. Как воплощение абсолютной любви. И я снова могу стать хорошим — но начинать надо с малого. Первая ложка благополучно отправлена по назначению. Первые пятьдесят калорий.

На второй ложке я говорю:

— Я знаю, как я у тебя появился.

Коричневый шоколадный пудинг блестит у нее на языке. Она быстро-быстро моргает глазами и, двигая языком, размазывая пудинг по нёбу. Она говорит:

— Ой, Виктор, ты знаешь?

Запихивая ей в рот очередные пятьдесят калорий, я говорю:

— Не смущайся. Просто глотай.

Она говорит сквозь шоколадную массу:

— Я все думаю: то, что я сделала, — это ужасно.

— Ты подарила мне жизнь, — говорю.

Она отворачивается от очередной ложки. Отворачивается от меня. Она говорит:

— Мне нужно было получить американское гражданство.

Украденная крайняя плоть. Священная реликвия.

Я говорю: это не важно.

Я все-таки исхитряюсь запихнуть ей в рот очередную ложку.

Денни говорит: никто же не знает — может, второе пришествие Христа должно произойти вовсе не по Господнему распоряжению. Может быть, Бог рассудил, что люди сами вернут Христа в мир — на определенном этапе развития. Может быть, Бог хотел, чтобы мы создали своего собственного спасителя. Когда будем готовы. Когда возникнет такая необходимость. Денни говорит: может, мы сами должны создать своего собственного мессию.

Чтобы спастись.

Своими силами.

Очередные пятьдесят калорий.