Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Приехал на три дня – пробыл неделю. Расспрашивал меня и Алю вдоль и поперёк, на магнитофон. И «Дороженьку»[427], ещё никому не известную[428], я ему открыл. И он немало оттуда набрал: мои разговоры с дедом, и как дед пошёл умирать в ГПУ, как ГПУ отобрало обручальные кольца моих родителей, мои юношеские встречи с эшелонами зэков, и, достаточно напутав, настроение, с каким я ехал из Пруссии арестованным. Вчитывался он и в мои ничтожные юношеские наброски о велосипедном путешествии 1937 года по Кавказу, как теперь оказывается, без разрешения моего выписывал и втиснул в биографию целые оттуда абзацы. И при этом не обошёл научным вниманием как значительный признак, что на обложке одного из тех моих скудных блокнотов времён второй пятилетки напечатана была типографски цитата из Сталина, привёл в биографию и её, назвав «motto». Но «motto» – и лозунг, и девиз, и эпиграф, – и неприятели истолковали это как мой «эпиграф из Сталина», даже «посвящение Сталину», – так перефутболивают мою юность от копыта к копыту.

Писал Але вослед: «Хочу выразить Вам и А. И. огромнейшее спасибо за Ваше щедрое гостеприимство и за безценную помощь, которую Вы мне оказали. Информация, которую я получил, буквально преобразила моё представление и понимание ранней жизни А. И. … Пребывание у Вас было не только умственно, но и человечески богато».

Однако – «уже видно, увы, что я пропустил некоторые важные моменты, или же недостаточно “допрашивал”. Как мне быть? послать Вам вопросы… или же забыть о них и быть благодарным за то, что уже получил?»[429]

Ладно, я ответил[430].

Но весной 1978 – снова просится к нам приехать! Нет, я с головой в работе, «не смогу оторваться».

Тогда – ещё вопросы, письменно. Ну, теперь-то – последние? Отвечаю.

Но в конце 1978 он получил под мою биографию стипендию Рокфеллеровского фонда, «с декабря стал работать в более быстром темпе», и – новый каскад вопросов[431]. Уж это – сверх всякого уговора. И конца не видно, отчаяние. Пишу (февраль 79-го): «Предвидимые размеры работы с Вами никак не помещаются в моё время… Я сейчас психологически не способен отрываться на эту работу. Я даже на текущую самую неотложную переписку совершенно не нахожу времени. Призна́ем, что я и так уже дал Вам весьма достаточное основание»[432].

Нет! Тут же снова просится приехать «на 3–4 часа с магнитофоном». И той же весной опять: «приехать летом и в один мах расспросить»[433]. Отвечаю (июнь 79-го): «Вы хотите от меня невозможного. Я и так уже снабдил Вашу книгу уникальными сведениями, где-нибудь же надо остановиться. Мне сейчас очень тяжело отрываться мыслями и чувствами»[434].

Впрочем же, в каждый приезд в Нью-Йорк он расспрашивал и расспрашивал Веронику. В Европе встречался с Паниным, Копелевым, Эткиндом, Синявским, Ж. Медведевым, Зильбербергом, в Штатах с Ольгой Карлайл, Павлом Литвиновым – почти всё моими открытыми недоброжелателями. А уж мы хотели – чтобы только оставил он нас в покое.

Осенью 1980 сообщил, что «полный текст будет готов к концу года… и если бы было возможно видеться с Вами и обсудить книгу в один последний раз, это было бы для меня неимоверно полезно»[435]. Обсудить? Он же с облегчением принимал, что обсуждать не будем.

Аля ответила ему (январь 1981): «Чтение Вашей рукописи излишне. При взаимной симпатии, между нами есть значительная разница во взглядах. … Влиять мы не хотим и не считаем возможным. С чисто фактической точки зрения – мы надеемся, Вы окажетесь достаточно тщательны и тактичны»[436].

Он в ответ: а хорошо бы приехать на два дня… «Что касается чтения [вами] книги – я вполне доволен вашим решением и даже облегчён… Высоко оцениваю Вашу тактичность… Какие могут быть разные трактовки об общественной роли А. И.? А что касается литературной, тут ещё меньше места для разногласий»[437].

И – замолчал на три года, тишина. В 1981 биография не вышла. В 1982 тоже не вышла. И в 1983. Но пришли из Москвы через Н. И. Столярову сведения, что Решетовская находится в переписке со Скэммелом и обильно шлёт ему материалы. Ну, пусть шлёт, у неё большая такая потребность. (Однако интересно: кто ж ту переписку обезпечивает? Самые мрачные годы идут, с начала афганской войны всё ожесточилось, все левые ручейки иссохли; корреспондент «Нью-Йорк таймс» Шиплер повёз было в Москву наши срочные письма, однако за 6 месяцев так и не смог передать, вернул всю пачку; но к Наташиным-то услугам должны быть каналы АПН. А если поток течёт просто по почте, то редактор «Индекса цензуры»[438] не может же не понимать, что его соработа с Решетовской благословлена властями.) Поначалу не поверила Вероника: ведь Скэммел сколько лет подробно её выпытывал – а теперь ни слова? Она встретила его на конференции славистов, сказала, что – знает о переписке. Он смутился. «А почему ж не скажешь?» (Оказалось: Решетовская поставила условием, что поступление её материалов Скэммел скроет от меня вплоть до самого выхода книги. И он обещал. То есть согласился никак их не проверять.)