Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Письмо съезду писателей. Там сказано: «Свою писательскую задачу я выполню при всех обстоятельствах, а из могилы ещё успешнее и неоспоримее, чем живой. За движение [правды] я готов принять и смерть». – Ну разве может так быть?[451] Но это не помещается в обывательском лбу!

Провал моего архива у Теуша[452]. Насмешечка: «Подозрительность Солженицына и почти суеверный страх направили его истолкование прочь от случайности, но видеть единственное объяснение рейда [КГБ] в умышленном действии»[453]. А на самом деле? Очевидно: КГБ брело как слепое, понятия не имело, где и что ему искать, бросало шарик, к кому пойти на обыск. – И во всём детальнейшем изложении – твёрдое правило: верить Зильбербергу и ни в чём не верить мне.

Разгон «Нового мира». Во Втором дополнении к «Телёнку» (1971) я, оглядываясь через год, пишу: не оказав сама публичного сопротивления, головка редакции не должна была вымогать жертвы из младших членов редакции: уходите со службы, бросайте! и от авторов – забирайте рукописи, не печатайтесь! – Это извращается Скэммелом так, будто я именно в самые недели разгрома в разговорах с другими авторами критиковал режим в «Новом мире», равнодушие Твардовского к младшим сотрудникам, даже якобы «предложил свою поддержку заместнику Твардовского Косолапову» и «вдохновлял других авторов к тому же». (А это – от Файфера, что ли? Тот сочинил, что я ходил к Косолапову с предложением услуг. Клевета что уголь – не обожжёт, так замарает.) – «Солженицын не был признателен никакому [советскому] журналу, лоялен – никакому издателю». А потому что путь мой начался не в хрущёвскую «оттепель», а от огней революции – и обещал окончиться лишь где-то в конце века. Я берёг себя для огромной работы, для больших боёв с этим Драконом – но в голове Скэммела такое не может поместиться, и он ищет посредственности: сотрудничество с советскими властями? Да он и видит это «сотрудничество» на каждом шагу моей жизни: после «Ивана Денисовича»… вступил в Союз писателей (а должен был остаться преподавать в школе), «посещал кремлёвские встречи» (а должен был – плюнуть на приглашение ЦК, швырнуть им в лицо назад), «активно состязался за Ленинскую премию»[454] (в чём же я «активно состязался»? не шевельнулся за всю ту историю).

Вот так он меня излиховал.

Тщится непременно поставить себя выше своего объекта и как бы «над схваткой» – но не упускает перенимать себе каждый аргумент моих противников, в том числе ГБ. Широко и просторно использует материал из моих книг (часто – как будто им добытый, не ссылаясь) – но не теряет настороженной недоверчивости: а к чему бы придраться? а где бы ковырнуть? а какой бы штрих мог персонажа опорочить?

На компромиссы, Скэммел меня поучает, идти нельзя. Но и он же поучает, что нельзя твердолобо противостоять реальности и толкать власть на невозможное (это – прямо от АПН-Решетовской: надо же пожалеть власть!). Хорошая вразумка.

Взявшись изложить мою семейную жизнь по рассказам бывшей жены, безоговорочно приняв её сценарий (со всеми диспропорциями, сокрытиями, припрятываньем шестилетнего другого замужества, пока я был зэк, раздуванием её небылой роли в моей работе), – он переступает и дальше: именно по её показаниям объяснить и мои отношения с Твардовским, и встречи с ним с глазу на глаз, и что происходило в «Новом мире», чего Решетовская сама не видела, – и всё это для него достоверней моего прямого рассказа. И мои отношения с властями, всё политическое истолкование событий – взято тоже от неё. А если её версии кажутся в чём-то спорными, то, после подгонного рассуждения, биограф постоянно склоняется в её пользу.

Так вот только почему Скэммел не написал биографии литературной, как вроде бы собирался: он увлёкся – бракоразводным процессом…

Да как я мог подумать, что Решетовская была кем-то послана ко мне вести переговоры о «Раковом корпусе»?[455] (Нет, она от себя предлагала напечатать его в своём издательстве?) Да в крайнем случае, если, мол, и послана, то от ЦК партии, а не от КГБ! (Смех один. И АПН он пытается вслед за Решетовской отличить от КГБ…) Да как же я мог вообразить, что на Казанском вокзале нас фотографируют или записывают на плёнку? Это «свидетельствует о сильно окрашенном видении реальности, если не о симптомах подлинной паранойи». (Интересно, и после тайных съёмок Сахарова в горьковской больнице на фильм – Скэммел всё верит, что это – паранойя? И после свидетельства Галины Вишневской, как, вслед моему отъезду от них, гебисты извлекли из-под пола «моего» флигеля большой ящик аппаратуры, – тоже паранойя?) И – неужели я мог поверить, что КГБ (после угрожающих анонимок, присланных через проверяемую ГБ почту) может что-либо сделать с моими детьми? «До какого предела он был пленник саморождённого мифа?»[456]

Вот в такую топь и должен был забрести биограф, постоянно непременно ища аргументы в пользу противоположной стороны. И как подходит ему всё из книги АПН-Решетовской, черпает оттуда немерено.