Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Он и сам пишет (вразумляя «авторитарного» Солженицына): «свобода в том, чтобы быть пошлым, сенсационным, безответственным – равно как и серьёзным и объективным»[462]. Вот-вот, на мою биографию неизбежно должен был найтись окололитературный пошляк, он и нашёлся.

Американская пресса, разумеется, хлынула ливнем похвал на биографа, рецензенты друг у друга переписывали похвалы (не все, конечно, одолев тысячу с лишним страниц): биография хорошо сбалансирована (это-то для американцев самое главное)… справился с невероятно трудной задачей… может стать одной из великих книг нашего времени… возможно, самая важная биография… шедевр биографического искусства… Это – больше, чем обзор исключительной жизни, – это и история советского общества…

Совсем потерялись в хоре восторгов одиночные голоса: кто не нашёл в книге «серьёзного и глубокого изложения», кто сетовал, что у Скэммела «почти полностью отсутствует какой бы то ни было анализ литературного мастерства писателя и той традиции, с которой надо связывать его политическое мышление»[463].

Можно себе представить, как же расцвёл под порханьем похвал нечестолюбивый Скэммел, как же он раззявился на славу, ведь сравнивали его и с Шекспиром. Увесистая биография принесла ему докторскую в Колумбии, кафедру в Корнелле, всеамериканское турне по университетам: ещё отдельно поведывать студентам, как писал он биографию Солженицына, с какими трудностями и находчивостью.

А потому что на родине у себя, в Британии, не разъездишься: там-то у критиков и поглубже знания, и вкус – и мимоглядная пухлая биография Скэммела восторгов не вызвала. Поначалу назвали было серьёзным достижением… убедительной трактовкой… – но быстро осадили Скэммела в ведущих газетах: в этой «трудолюбивой биографии – тенденция не видеть леса за деревьями», в книге «нет красок, метафор, ни одной вспышки неожиданного остроумия… серый стиль снижает достоверность биографии… не даёт нам почувствовать радости борьбы» – да если Скэммел сам её не почувствовал, так откуда взять? «Многое уже известно из “Телёнка”… Скэммелу недостаёт литературного воображения, таланта и духовной проницательности… Возникают серьёзные сомнения об общем понимании Скэммелом биографии писателя… Мелкие достоинства, а книга – не состоялась… Повествование, выдыхаясь, попадает в колею проходных мест… Истощился, не сумел осуществить грандиозную цель…»[464]

______________

А в Соединённых Штатах была и ещё одна рецензия, в «Нью репаблик», быстро вслед книге Скэммела: Карла Проффера. Фамилию эту я помнил: это ж тот самый Проффер, которого накликал мне Лёва Копелев в январе 1974, последней моей зимой, в Переделкине, в мои чёрные дни. Его с женой Лев привёз, меня не предупредив, а им, очевидно, обещал встречу со мной. Лев нашёл меня на участке под дальними соснами: «Профферы приехали! Пойдём!» – «Кто ещё такие?..» – «Американские издатели! Влиятельные! Пойдём!» Боже, зачем? Душеньку мою измученную оставьте в покое, не пойду! в голову не лезет никакой разговор. Лёва страшно раздосадовался, ещё уговаривал меня, впустую. Наверно, объяснил им: капризный, трудный характер. Натурально им и оскорбиться: мы из Америки ехали, а он тут, рядом, и не идёт.

Потом, на Западе, жена и соиздательница ещё, кажется, писала Але в Швейцарию, но не дошли наши руки завести знакомство. (А были они действительно влиятельны: создали и успешно вели издательство «Ардис» в Мичигане.) Видимо, обиделась чета на нас крепко. Когда появились «Прусские ночи» по-английски – на них была мгновенная рецензия Проффера: зачем было об этом бездарно писать (в 1950), если у Копелева написаны (к 70-м годам) талантливые мемуары о его наблюдениях в Восточной Пруссии?[465] А теперь – вот эта рецензия.