Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Уже вроде бы заплевали в Америке, затёрли этого Солженицына. Но из глухой датской газеты вырвалась весточка – среди первых новостей во все мировые: «Преодоление советского прошлого?» Какие-то агентства прорвались и по нашему вермонтскому телефону, но его мало кто знает, а – к тем, кого можно спросить и кто обязан отвечать: к американскому издателю Страусу, в «Голос Америки», к нашему вермонтскому конгрессмену, а в Париже – к Дюрану, к Струве. И они – звонят нам: какая реакция? – Но что ж реагировать на слух? ответили с Алей так: «К нам никто не обращался ни официально, ни неофициально».

Нет, я не поверил, что уже дочаялись мы до заветной поры, нет, это пока ошибка. А в сердце радостные толчки: и правда, «Раковый корпус» как раз сейчас подходит к нынешнему советскому времени: первые-первые шевеления общественных надежд, похоже на 1955. И как бы это вовремя для меня! Так грузно завяз я на Западе – и вдруг бы стали освобождаться руки и движения! – совсем другой масштаб ощущаешь себе самому. Вот она, форма возврата: сперва «Раковый», тогда восстановят и рассказы, там, смотришь, – напечатать что-нибудь в советских журналах, – и одной ногой уже там! Вспоминаем: ещё двумя годами раньше, в апреле 1985, в Нью-Йорке возник слух, что Горбачёв зовёт меня вернуться, – и хотя мы на полушку не поверили (и слух не подтвердился), а – омахнуло радостью и тогда.

Тёплый ветерок с родины!..

Откуда ж ему и прийти?

Сенсация-то сенсацией, но, ею хоть поперхнись, мало кто в Штатах ей обрадовался. Для левых – совсем ни к чему, чтоб я снова что-то значил, да ещё в СССР. (Особо Пайпс в «Вашингтон пост», 5 марта 1987: конечно, они, на горбачёвской верхушке, находят приемлемой линию Солженицына, потому что он не выступает за права человека, демократию и плюрализм. Эллендея Проффер, там же: нечему удивляться, многие из тех, кто сейчас пришли к власти, – русские националисты[574].) Но и американским правым это не подходит, они привыкли, что я антикоммунист, – и как же я вдруг «поддержу Горбачёва»?

А досужим вралям делать нечего, выскакивают: «У Солженицына был уже не один контакт с русским правительством!» Ну, на всё не нагавкаешься опровергать.

Несколько частных американцев написали мне в те дни: не верьте им! не уезжайте туда!

Новость по-русски передавали в Союз все радиостанции, там это тоже разойдётся. А здесь любопытна реакция новой эмиграции. Эткинд, Любарский, Файбусович: ничего удивительного, Солженицын по своей идеологии наиболее близок к советской власти. – Михайло Михайлов, в страхе перед грядущим: значит, наступит православная монархия. – У некоторых писателей – негодование. – Максимов воспринял как личное горе. – «Либерасьон» опрашивала эмигрантов, кого считала покрупней. А кто ж у нас «покрупней»? Зиновьев: «Советы достигают алиби небольшой ценой. Безвредные книги… “Доктор Живаго”, “Раковый корпус” дают им возможность лишить читателя произведений действительно интересных, способных волновать его. Власти воскрешают мертвецов, чтобы надёжнее схоронить живых. Моя точка зрения проста: когда мои книги будут напечатаны – тогда я приму всерьёз намерения советских властей». – А ещё ж – бравый Лимонов: «Я этого совсем не ждал. Я не люблю Солженицына, я считаю его посредственным писателем, но публикация его книг в СССР – это может быть вторая революция… второе крупное событие со смерти Сталина». – И конечно – Синявский. Но до чего изворотлив! «Замечательно. Издание “Ракового корпуса” реабилитирует рикошетом и всю эмиграцию… Вся здоровая часть эмиграции встречает этот поворот с радостью»[575]. Как? Если напечатают книгу этого расиста, фашиста, шовиниста, теократа, тирана-автократа – так вот это и будет победа нашей плюралистической эмиграции?.. Синявский-то про себя – знает все масштабы и понимает серьёзность такого бы поворота. (В эти самые дни я проиграл суд Флегону, и Марья Синявская мгновенно предложила моему адвокату своё свидетельство, что Флегон – агент КГБ. Они теперь готовы стать нашими союзниками, изобразить, что и вовсе мне не личные враги, они-де только из высокого принципа критиковали мои порочные взгляды…)

Размах сенсации оказался столь неожидан, что официальному говоруну советского МИДа (генералу Герасимову), потом и Союзу писателей, уже через день пришлось опровергать: да нет, ни одно произведение Солженицына не рассматривается к печати[576]. (Окуджава, в те дни в Париже и как раз перед приездом туда Залыгина, объяснял, что всё это, мол, акция, – Залыгину приписали, чего он не говорил. – А я думаю: в мыслях у Залыгина это есть, и как-нибудь просветилось.)