Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Между тем в СССР моё имя эти месяцы прополаскивалось. В слухах – что я уже подал в советское посольство заявление на возврат. Но и публично. Александр Подрабинек внезапно написал (5 марта, в день советского опровержения о «Раковом корпусе», но просто совпало) письмо правительству, что теперь, при наступлении Гласности, было бы нестерпимой фальшью замалчивать и дальше Солженицына, который и требовал честной и полной гласности ещё 18 лет назад[582], – и предлагает он отменить указ о лишении меня гражданства, дать возможность вернуться на родину; и издавать массовыми тиражами. Это письмо он сделал открытым спустя месяц[583]. А ещё от того через месяц – к нему, недавнему ссыльному, в Киржаче пришёл вдруг секретарь райкома партии по агитации и официально ответил, что «дело о Солженицыне рассматривается в ЦК».

Такой ответ ни к чему их не обязывал (хотя, наверно, какое-то обсуждение и было у них). Дать повод выскочить мне первому, если я в самом деле изнемогаю от невозврата? А мой сейчас возврат был бы для властей большим агитационным успехом, да приобрести б его без уступок.

Я же, хотя и понимал всю необязательность и уловку этого приёма – а сердце забилось. Всё же – тает, тает стена, и изгнание моё идёт к концу! Да ведь по моему возрасту – уже надежда из последних.

И сигналы из Москвы двоились. В марте же новый редактор либерального «Огонька» В. Коротич (уже густо клеветавший на меня по «Архипелагу») заявил, что я – не писатель, а политический оппонент и глупец[584]. – А в апреле в матёрой «Советской культуре» привлекли мою фразу из старого интервью Би-би-си[585], где я хвалил «деревенщиков»: что за последние годы русская литература «имела успех не в свободной эмиграции, а у нас на родине, под мозжащим прессом». Так «под мозжащим прессом» они жульнически выкинули – и как ни в чём не бывало подпечатали – «Солженицын», без пояснений, как будто эта фамилия у них на каждом перекрестке. – А 16 мая разразилась и «Правда» весьма странной статьёй[586]. То есть она была вполне нормальная: оправдание Шолохова, почему за 35 лет, от конца войны и до смерти, он так и не мог кончить «Они сражались за родину», – а единственная причина оказывалась та, что после 30 лет работы его подрезала изданная в Париже книга Д* «Стремя “Тихого Дона”», подвергавшая сомнению авторство Шолохова, – так вот, предисловие написал Солженицын, – а реакция Шолохова: «Что этому чудаку надо?»

Поразительно звучало. После того, что я уже заклеймён и изменником родины, и литературным власовцем, и врагом народа, и агентом ЦРУ, – всего лишь чудак?.. Уже кто-то и в «Правде» сделал цензуру – и не давал меня ударить в полную силу?

Ещё когда, когда они внутри себя-то разберутся: как же им со мной быть.

Не зовут. А со стороны – не подгонишь. Значит – мне тем более молчать. Как замолчал ещё четыре года назад. Теперь, когда, к счастью, освобождён Ходорович, – теперь и Але не надо делать публичных заявлений, какое облегчение. Молчать пока. Ибо: что я могу по совести сказать о горбачёвской перестройке?

Что что-то началось – слава, слава Богу. Так можно – хвалить?

Но все новизны пошли отначала нараскоряку и не так. Так надо – бранить?

И получается: ни хвалить, ни бранить.

А тогда остаётся – молчать.

Сейчас очень тронула милая Ирина Ратушинская: прислала полное понимание – и моего молчания, и моей неподвижности, и моих невстреч.

Но много ли таких, сердечно понявших? А когда обо мне домыслы плодятся – и все, все в разные стороны? а советская показуха, что «Солженицыным занимаются в ЦК» (ко мне же оттуда ни звука), – ведь будоражит; и эти пронзающие слухи, что я «уже подал заявление в советское посольство», – о самом себе в такой момент не странно ли смолчать?

Да всё равно не удаётся глухо молчать. Тянется: 40 лет русской секции «Голоса Америки», выскажитесь! И как им отказать? – они же за моего Столыпина пострадали. Аля находчиво предложила мою давнишнюю цитату о западном радиовещании. И тут же сразу – 45 лет всего «Голоса», и Рейган в приветствии цитирует меня: «Мощная струя невоенной силы эфира, зажигающий эффект которой в коммунистической мгле даже не может вообразить западное сознание…»[587] Да, наговорено много, наследство моё немалое.

А тут совпало чтение по неглушимому Би-би-си – двух томов «Марта Семнадцатого». (И доходят вести, что его в Союзе слушают.) Конечно, отрывки нарезаны без меня, Владимиром Чугуновым, но с пониманием. Я слушал и радовался. И предложили они мне дать заключение к серии – прямо своим голосом, да в Россию! – Ну как не согласиться! Сговорились на интервью. И вот, в конце июня, приехал Чугунов брать его.

Этот исключительный случай обратиться – не через заглушки, полным голосом – к соотечественникам, и – сейчас, в такие бурные смутные месяцы, когда множатся противоречивые слухи, а власти – застыли, обо мне воды в рот набрали, – как не использовать? Обратиться прямо, прямо к слушателям, к читателям.

И что́ же сказать?