Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Месяцами я не появляюсь на публике, дома сижу работаю, а тут, так совпало, именно 6 марта, в день, когда мы узнали об отбое, Игнат играл сольный концерт в Честере, меньше часа езды, – поехали всей семьёй. Концерт был яркий, зал полон, овация – сплошная бы радость, но на выходе нас схватили и стали-таки пытать корреспонденты. Аля отдувалась: очень бы хорошо, но – нет, не подтверждается, не печатают пока «Раковый корпус»; на следующее утро, конечно, слова её в местных газетах перемежались с отчётом о концерте и снимками Игната за роялем.

Прошёл отбой и по мировой печати. Та же «Вашингтон пост» (6.3.87, «Москва не публикует Солженицына»[577]) забыла, что писала вчера: что я для них безвреден, что я – и́х, советский, – оказывается, на Солженицыне клеймо «крайнего антисоветизма», и, даже без перспективы публикации его книг, событие уже в том, что Залыгин упомянул Солженицына благоприятно. – «Уолл-стрит джорнэл» (6.3.87, «Сибирская радуга») написала тепло: «Будь это правдой, это стало бы самым радикальным примером за всё время горбачёвской “гласности”… “Официальные лица” быстро опровергли датское сообщение. Но на короткий момент это была волшебная фантазия, будто радуга взошла над сибирским Гулагом посреди зимы»[578]. – А в Париже «Ле Матен» выскочила и так: «В русской эмиграции были смущены. На Западе некоторые эмигранты выросли в признании, а Солженицын, наоборот, упал. Опровержение, по крайней мере, принесло спокойствие… Если бы книги Солженицына начали печататься в СССР – это ниспровергало бы много понятий»[579].

Но понятия пока остались на месте… Да ведь ЦК – в любой момент «перестройки» может опомниться и начать пятиться.

Третья эмиграция и правда была такими сообщениями взроена, – Солженицын исподтишка готовится к прыжку на родину! Странно, что не видят: нынешняя советская обстановка куда ближе им, чем мне.

Однако раскачка – и сама собою, снизу, – может стать необратимой?

А ещё ж, как мы предсказывали в «Из-под глыб»: при малейшем ослаблении государственных гаек – загорятся национальные розни. И – куда они поведут?

И в том числе: чувства русские?

Но они, столь истоптанные, можно было предсказать: когда начнут возрождаться – то в форме искажённой, болезненной.

Так и произошло.

Но в масштабах – каких-то непредвиденных, гигантских? Во мгновение поднялась тревожнейшая кампания всемирной печати: в СССР набухло и всем угрожает грандиозное общество «Память» – шовинистическое, фашистское и антисемитское. И угроза настолько мировая, что вопрос о ней обсуждается на заседании европейского парламента!

И тут же быстрые перья на Западе (или в Москве?) сочинили, запричитали, понесли: «Вот-вот! это союзники Солженицына! Он их и возглавит!»

А прогремел спор Астафьева – Эйдельмана[580] – и те же перья, ушки на макушке: а кто хвалил Астафьева? – Солженицын! вот его наклонности! Вот с кем он заодно! («Страна и мир». 1986. № 12.) – «А что́ было солженицынское “жить не по лжи”?» – да оно «адекватно нынешним партийным лозунгам Горбачёва!», всего лишь.

И я представляю сейчас в Москве эту накалённую, раздирательную национальную партийность – не подготовленную разумом и равновесием с обеих сторон.

Тем временем пропаганда моих лжецких противников, как лёгкая пена, достигла России раньше моих книг и, уж разумеется, – раньше «Колеса», и оттуда меня спрашивают встревоженно: так автор, значит, считает, что революция была лишь внешняя зараза? цепь случайностей? «горстка штатских инородцев против многомиллионного вооружённого народа? наша история делалась чужаками, монстрами?»

Поди их разубеждай, когда книги не идут. Ещё когда «Колесо» докатится до места?

Не окончательно полагаясь на художественную удачу своей последней пасквильной книги, кинулся в турне и Войнович: вот (в Вашингтоне) его очень безпокоит, что Солженицын не выступает с осуждением антисемитского движения в СССР. – Что я вообще четыре года не выступаю ни на какую тему – это не важно; что писатель вообще может не выступать – это не важно; а вот: почему не выступает против антисемитов? Значит… – и замешать его в ту кучу покрутей и поскорей. (Не забывает подшпиливать и Наврозов: почему так долго не выступает против советской власти? Значит…) Туда же прыгнуло и нетерпеливое «Новое русское слово», от имени возбуждённой Третьей эмиграции: «Почему вы молчите, мастер?» Ну как же: вот угроза «деревенщиков», вот «Память», вот «люберы» – а почему вы надменно молчите?[581]

Как им всем годами жаждалось, чтобы я заткнулся. И вот – я заткнулся, – но теперь им невыносимо моё молчание.