Угодный богу

– Да, ты скульптор, достославный Тутмес, – продолжал Эхнатон. – И своим искусством ты сделал то, что не было под силу никому. Ты пытлив и наблюдателен, твое чутье проникает так глубоко, что порой кажется, – ты способен видеть насквозь. Это редкое качество. И ты человек необыкновенный. Но ты считаешь, что Атон находится не на небе, а в сердце каждого смертного, а это не так. Если я объявлю, что бог внутри человека, разве мне поверят, разве не поднимут на смех мои слова? Легче поверить в божество на небе, чем найти хорошее внутри себя и ценить его, и воспитывать, и взращивать то божественное, что дано человеку от рождения. Людям нужно все попробовать на зуб, чтобы убедиться в существовании чего-либо. Но что такое бог и кто видел его? Ведь если единицы получили это право, то остальные должны довольствоваться их рассказами. Вот и придумывают символы, которым возносят молитвы и которых почитают за истинных богов. А ведь в сущности любое чувство неуловимо и можно подвергнуть его сомнению, ибо оно подобно невидимому богу, чье влияние можно не ощущать до того самого момента, когда оно станет слишком очевидным. А солнце видят все, потому-то оно и стало главным божеством, – Эхнатон остановился и взглянул на Тутмеса. – Это для твоей работы уже несущественно.

– Напротив, – возразил скульптор. – Ты открыл мне то, что я неоднократно пытался осмыслить. Значит, мой повелитель, ты веришь в бога внутри людей?

– Зачем верить в очевидное? – спокойно отвечал фараон. – Но это только часть того великого, что мы называем богом. Люди – его составляющие.

– Ты говоришь о необыкновенных вещах! – Тутмес не мог удержаться от восторженного возгласа. – О, фараон! Признайся, что ты – один из посвященных! Ты видел бога?

Эхнатон ответил не сразу:

– Зачем говорить о том, что не вызывает сомнений? Не обязательно видеть бога, вполне достаточно его ощущать и слышать его голос, чувствовать на себе его пронзительный взгляд, скрытый за блеском солнца. Скажи, Тутмес, веришь ли ты в существование звезд? Ведь ты не трогал их руками, не проверял на вкус. Означает ли это, что их нет?

– Они каждую ночь зажигаются на небе, – ответил Тутмес, чуть помедлив.

– А если бы ты находился в помещении, где нет окон и выхода, ты бы продолжал утверждать, что они существуют?

Тутмес засмеялся:

– Конечно, фараон, это ведь очевидная вещь, и никому не придет в голову это оспорить!

– А бог… – Эхнатон задумался. – Боюсь, когда-нибудь найдутся люди, не желающие прислушиваться к своему внутреннему миру, к совести и доброте, к частице великого бога, заключенного в глубине человеческого сердца. Как жаль, что только страх способен надежно удерживать людей от падения в бездну жестокости и лжи. Жрецы знали это и умело использовали несовершенство человека. Но я не хочу угрожать и запугивать, ибо каждый должен думать и выбирать, что ему дороже – звероподобные идолы или сияющий диск солнца.

– О, повелитель! – восхищенно вскричал Тутмес. – Ты рассуждаешь, как великий мудрец! И я вижу, ты имеешь право называться фараоном не только по рождению, но и в силу своего рассудка.

– Как ты посмел, Тутмес? – невозмутимо сказал Эхнатон. – Ты уподобился льстецам-аристократам. Но в твоих словах, – добавил он, подумав. – Нет жала лжи и подобострастия. Ты чрезвычайно искренен и порывист, Тутмес, и высказался крайне необдуманно.

– О фараон, я вновь заметил в твоих глазах тот блеск, который озарен Атоном, и я хочу запечатлеть его в скульптуре, – поспешно проговорил ваятель.

– Что же мешает тебе., почтеннейший?

– Мне необходима твоя помощь, повелитель.

– Я должен помогать тебе? Чем же? – Эхнатон был удивлен.

– Расскажи мне, повелитель, о том, что волнует твое сердце, что заставляет размышлять и отнимает сон. А я в это время буду работать. Не остановит ли мой стук течения твоих мыслей?

– Отчего же? Но все не так просто, – Эхнатон покачал головой.

– Если я зашел слишком далеко, я прошу меня простить, – начал Тутмес, но фараон жестом пресек его дальнейшие излияния, резко встал и подошел к столу.

Там он выбрал папирус и вернулся с ним на прежнее место напротив скульптора.

– Ты просил говорить о том, что меня волнует? Вот то, о чем я хочу побеседовать с тобой. Ты можешь работать, мне это не будет мешать.

Тутмес послушно взял инструменты и приготовился слушать.

Сначала фараон о чем-то думал, потом неторопливо начал:

– Скажи мне, Тутмес, что самое долговечное в мире? Что преодолевает время и способно передать память об ушедших?

– Возможно, искусство, – робко предположил ваятель. – Камень, к которому прикасалась рука мастера, живет вечно.

– Искусство? – повторил фараон, а затем добавил. – И здесь ты прав. Но существует нечто, называемое мудростью древних, и именно оно, заключенное в этих папирусах, хранит для грядущих память о прошлом.