Угодный богу

– Тогда прощай, досточтимый Анхот, – и гость резкими упругими шагами направился к выходу.

Хозяин же поспешил в дом, где сразу вызвал к себе писца и велел начертать следующее: «Любезный зять мой Хоремхеб. Я узнал о возможности скорого выступления знати Уасета на Ахетатон с целью устранения фараона и подчинения власти воле номов. Проверь мои слова и действуй по твоему разумению. Анхот, твой отец».

Послание было составлено на аккадском языке, и один из верных гонцов уже через несколько минут отправился в путь, чтобы в считанные дни доставить письмо по назначению.

Египет. Ахетатон.

Тутмес заканчивал скульптурный портрет Эхнатона, и теперь это уже не была работа по памяти, фараон позировал ваятелю. Но он не сидел неподвижно, как это принято, а прохаживался по комнате, то и дело подходя к столу, заваленному папирусами, и что-то записывал. Повелитель занимался сочинением одного из посвящений Атону, и поэтому скульптор не гремел инструментом и не стучал по камню – он просто следил за фараоном, а тот, казалось, ничего не замечал, поглощенный только тем, что его в этот момент волновало больше всего.

Наконец Эхнатон завершил свое сочинение, записал последние мысли на папирус и повернулся к ваятелю, скользнув по его фигуре с таким видом, точно вернулся из какой-то иной реальности. Тутмес попытался уловить это неустойчивое выражение глаз своего повелителя, которое тут же бесследно сошло, словно вода с камня.

Эхнатон едва заметно улыбнулся ему:

– Тутмес, я увлекся. Не сердись, если я отнял у тебя время. Мне показалось, что ты ушел, и я был один. Почему ты перестал работать? Я помешал тебе?

– О нет, почтеннейший повелитель! – отвечал скульптор. – Я наблюдал за тобой, когда ты был увлечен и напоминал отрешенного. Я хочу передать не только абсолютное сходство, но и то излучение, которое исходит от тебя, ослепительный фараон.

– Ты начинаешь мне льстить, достославный Тутмес, – произнес владыка, занимая место в плетеном кресле без ручек. – Ослепителен лишь мой отец Атон, сияющий на небе.

– О, фараон, позволь мне возразить, – настаивал скульптор. – Я часто смотрю на людей и заметил, что всякий несет в себе некое скрытое солнце.

– Ты преувеличиваешь.

– Нет, могущественный! Только это светило проявляется по-разному и не для каждого может просиять. Замечал ли ты, мой повелитель, что ночью нет абсолютной темноты? Так нет и людей, не излучающих света. Пусть лучи их слабы и не могут сравниться с солнцем или луной, но они светятся. Это добрые мысли освещают ночь зла и невежества. Чем больше хорошего несет в себе человек, тем светлее он, тем ближе к солнцу. Случается, что сам смертный так сияет, что уподобляется Атону на небе, и другие люди, которым он дарит свой свет, начинают сиять так же ярко, как и тот, кто зажег в них искру добра. Ты ведь замечал, повелитель, что предметы, находящиеся под солнцем, отражают его свет, тогда как располагающиеся в тени кажутся мрачнее безлунной ночи? И я скажу, что для Египта именно ты, могущественный фараон, а не Атон – истинное солнце, дарящее надежду на доброту и справедливость. Кто зажег в тебе такой слепящий свет, мне неизвестно, но ты заражаешь им, заставляя отдавать душевные силы тем, кто в этом нуждается. Множество людей излучают свой маленький внутренний огонек, но как сравнить его с потоками лучистых замыслов и светлых дел, которыми ты наполнил Ахетатон и весь Египет? Наверное, этот свет можно ощутить и на другом конце страны, потому что ты хочешь счастья для своего народа и веришь, что только человек, а не старые боги и не Атон способны на это. Ты возразишь мне, могущественный, но я поясню свои слова. Ведь ты, обращаясь к солнцу, поешь гимн человеку, ибо внутри каждого из нас живет бог, который излучает тот самый свет, который виден опытному глазу. Он – в каждом. Этого бога ты назвал Атоном и поместил на небо, а в действительности он горит в твоем сердце, и этот свет – свет настоящего бога.

Эхнатон выслушал скульптора с тем непроницаемым выражением лица, которое было свойственно ему, когда он не желал показывать, что у него в душе.

Дождавшись окончания пылкой речи Тутмеса, он спокойно сказал:

– Ты человек другой страны и тебе простительны ошибочные взгляды. Быть может, ты угадал и мое представление о людях и богах, но не обольщайся, потому что ты высказал мнение, вступающее в противоречие с новой религией Атона.

– О, мой фараон! – воскликнул Тутмес. – Я не оспаривал учение, я объяснил сущность работы ваятеля, проникновение в человека.