Угодный богу

День клонился к вечеру, и нестерпимый зной уже начал уступать место прохладе. Но Тутмес признавал только ночь, когда появлялись звезды. А во дворце уже царило оживление, и Нефертити вышла на прогулку по необъятному дворцовому саду с его бассейнами и причудливыми растениями. Тутмес знал об этом ежедневном ритуале, но каждый раз с замиранием сердца ждал этого часа. И когда он наступал, ваятель садился у самой двери павильона знал об этом ежедневном ритуале, но каждый раз с замиранием сердца ждал этого часа. И когда он наступал, ваятель садился у самой двери павильона и делал вид, что поглощен работой; в действительности же все его внимание было устремлено в глубину сада, где среди растений на дорожке в любой миг могла появиться прекрасная царица Египта в сопровождении свиты. И когда это случалось, Тутмесу стоило невероятного труда удерживать свой взгляд на скульптуре; но он не видел ничего, кроме Нефертити, степенно и грациозно выступающей среди красавиц-рабынь. Но разве эти девушки могли сравниться с блеском царицы? Она затмевала их своим светом, как солнце застит луну и звезды. И Тутмес был ослеплен ею, даже если не смотрел в ее сторону. А она приближалась и окликала его по имени. Тогда Тутмес делал вид, что лишь теперь заметил царицу, вставал и, пряча взгляд, учтиво приветствовал супругу фараона. В его движениях читалась холодная сдержанность, а в душе низвергались потоки раскаленной лавы. Процессия не спеша удалялась, а скульптор долго стоял, не приходя в себя, и дорогой образ застилал от него все окружающие предметы. Когда же, наконец, он ощущал себя в реальном мире, в первую очередь, ему бросалась в глаза скульптура со следами таких ошибок, которые он бы не простил даже своему ученику. Казалось, изваяние переболело тяжелым недугом, превратившим его лицо в пустыню, испещренную каналами. И всякий раз Тутмес, досадуя на себя, давал слово в этот роковой час не заниматься с камнем. И он дробил гипс, разминал глину, шлифовал скульптуры, а сам думал об одном, пытаясь дать себе отчет: зачем он смотрит на Нефертити, что заставляет его сердце трепетать при ее появлении? И он задумывался над тем, что своим поведением дает повод для сплетен, и клялся себе, что в тот час, когда царица пройдет мимо его мастерской, все окна и двери будут закрыты и он не выйдет на ее голос. Но сдержать эту клятву было выше его сил. Ночами он разговаривал с изваянием, подолгу сидя рядом на полу и глядя в нарисованные глаза. Он любовался красотой лица и тела статуи, проклиная себя за слабость и неумение победить свои чувства к прекраснейшей из женщин. И он знал, что любит ее не только за необычайную красоту; царица была для него воплощением божественного идеала. И не мог он пересилить в себе чувство любви, как и решить, что с ним делать?

И в этот день он сидел в павильоне за закрытыми окнами, мял сильными пальцами податливую глину и думал, думал… На лбу его собрались морщины, а губы были плотно сжаты.

Настал тот самый час, когда в саду раздавались звук ее ни с чем не сравнимого голоса, который Тутмес мог бы различить на любом расстоянии среди сотен других голосов. Но скульптор не двигался. Ценой невероятных усилий он заставлял себя оставаться на месте, хотя его так и подмывало вскочить и броситься из павильона ей навстречу. От этого он крепко сжимал в руках глину, и та лентами ползла меж пальцев, а он казался пригвожденным к своей скамейке. Голоса царицы и ее свиты приближались, и все было, как обычно. Но Тутмес неподвижно сидел на месте и мысленно видел все, что происходит на дорожках сада. И то, как царица в сопровождении рабынь подошла к бассейну, проводя нежной рукой по гладкому камню бортика. И то, как она смотрела на светлую гладь воды, где плавали листья растений, расположенных у бассейна. И то, как она, протянув руку к одной из служанок, не глядя, взяла ветвь пальмы и опустила ее в воду, от чего по водной поверхности побежали широкие круги. И то. Как наблюдала она за маленькими волнами, рождая новые, колебля ветвь. И то, как отпустила ветку свободно плыть прочь, а рабыни в это время ждали приказов госпожи и стояли неподвижно, чтобы не нарушить покоя и раздумий царицы. Она же подняла к солнцу свой маленький подбородок и сделала глубокий вздох. И Тутмес видел, что счастливая улыбка озарила ее прекрасное лицо, а потом Нефертити направилась прямо к его павильону, неся доброту и свет каждой встречной пылинке. Шаги ее, беззвучные и невесомые, он чувствовал сердцем, которое начало так лихорадочно биться, что заглушило голоса свиты, отзываясь в голове и в ушах жарким пульсирующим звуком. Тутмес сидел неподвижно и, закрыв глаза, видел, как удивилась царица, не обнаружив в дверях привычной фигуры Тутмеса. Губы ее вздрогнули, которые назвать его по имени…

– Тутмес! – донеслось до ушей скульптора, и он не знал, звала ли его царица или ему только почудилось.

Ваятель напряг слух, но ничего не обнаружил, кроме шелеста сада и птичьего клекота. Показалось.

– Тутмес, – неожиданно близко и отчетливо раздалось за спиной.

Он вздрогнул и открыл глаза.