Когда она тушила лампы, ей показалось, что он смотрит на нее с любопытством. Они разделись в темноте, мимолетно поцеловались и легли каждый на свою узкую кровать. Ветер продувал хижину, наполняя, как паруса, занавески, узко собранные на проволоке, пробуждая язычок пламени в печи. Постепенно комната расширилась, впуская голубоватую мглу. За открытой дверью склон холма плыл в бледном сиянии, а на видимом прямоугольнике неба светилось, словно едва вышло из плавильного котла, облако из темного серебра с полыхающим краем. Ее овевало чем‑то свежим, прохладным, высокогорным, ночным. Она лежала, экспериментируя с тенью ладони в косой лунной полосе от окна; и, до сих пор не уняв непокорные мысли о недостатках Оливера, о том, что он все никак не выйдет из молодого и подчиненного состояния, сказала в пику своему собственному недовольству:
– Это
– Хотелось услышать настоящий ответ, без уверток.
– Тебе бы чаще высказываться в компании.
– Ты все время это повторяешь.
– И не зря. Ты молчишь, и люди думают, что тебе нечего сказать.
– Так мне и правда нечего.
– Ох, Оливер, тебе есть что сказать! А ты сидишь и сидишь в углу.
– Ага, сиднем, – сказал Оливер.
Ей послышалась в его голосе рычащая, ворчливая нота – в любой миг может отгородиться полностью, сколько бы она в темноте ни убеждала его, все сильнее вовлекаясь, все более несчастная, все явственней показывая свое разочарование в нем. Потому что да, она была разочарована. Хотела для него большего и лучшего, чем он, судя по всему, хотел для себя.
Но он не стал отгораживаться. Чуть погодя сказал – словно почувствовал, что надвигается размолвка, которой он так же не хотел, как она:
– Когда слушаю других, могу чему‑то научиться. Слушать себя – ничему не научишься.
– Другие научатся.
– Но только не эти.
– По-твоему, они не способны учиться?
– Нет, они просто уже знают все, что я могу им сказать.
– Ты мог поведать им кое‑что о порядочности, когда зашел о ней разговор. Рассказать, как ты себя повел с Кендаллом и Херстом, – что могло быть более уместно?
Он рыкнул – коротко, недоверчиво. Приподнялся в кровати, повернулся к ней лицом.
– Что я должен был сказать? “Кстати, о порядочности. Позвольте, я вам расскажу, как послал Джорджа Херста далеко-далеко”.
– Конечно. Жаль, я им про это не рассказала.
– Я бы умер на месте.
– Но им следует
Теперь его голос сделался по‑настоящему ворчливым.
– От Прайси ты всегда сможешь меня отличить. Я не качаюсь в качалке.
– Ох, Оливер, – сказала она безнадежным тоном, – да стань же наконец серьезным. Эти люди – из самых важных в твоем деле на всей земле. Тебе ради себя надо произвести хорошее впечатление.
– Я кого‑нибудь оскорбил?
– Нет, ты просто
Он проговорил что‑то в подушку.
– Что?
– Они знают, на что я способен.
– Откуда?
– Не знали бы – не предложили бы присоединиться к изысканиям.
Какое‑то время она лежала в полной неподвижности, обратив лицо к его темному силуэту. Лунное свечение стояло в комнате снежной дымкой.
– Предложили? Когда?
– Сегодня днем.
– И ты молчал!
– Да, – усмехнулся он. – Я же всегда молчу. Да мне и слово некуда было вставить. Тут собрались мастера поговорить.
– Но почему никто из них вечером ничего не сказал?
– Думаю, они ждут, чтобы я обсудил это с тобой.
– А ты собирался спать!
– Не хотел, чтобы ты всю ночь думала об этом и не могла уснуть.
– Оливер, – сказала она, – выходит, они
– У Кинга есть литературная жилка. Это значит, что он готов вверить мне общественные земли. Работу готов дать.
Она выскользнула из постели и села на край его кровати. Он обвил ее рукой, она нагнулась и быстро спросила, уткнувшись ему в шею позади уха:
– Ты простишь меня, душа моя?
– Конечно. За что?
– За желание тебя переделать. Я глупая женщина, я слишком люблю разговоры и говорунов. Какая в них важность? Вся важность в тебе. Только ты мне и дорог, душа моя.
– Я жуть как рад это слышать, – сказал он. – Залезай, ты дрожишь.
Она послушно скользнула к нему под одеяло. Узость просевшей кровати притиснула их друг к другу.
– Ты согласишься? – спросила она.
– Зависит от тебя.
– Тебе будет лучше, душа моя.
– Возможно. Я ненавижу все эти здешние судебные тяжбы, захват участков, вранье под присягой, весь этот экспертный арбитраж между игроками, которые оба жулики. Хочется делать то, что будет просто расширять познания.
– Ты можешь, душа моя, я знаю, что ты можешь. – Она полежала неподвижно. – Ты в самом начале мне это сказал.
– Когда?
– Я рисовала в библиотеке в Бич-хаусе. Ты сказал: чудесно, когда занимаешься любимым делом и тебе за это платят.