Угол покоя

– Да, подтверждаю. Вот посмотри на Эммонса. Он так благодушно взирает на Ледвилл – кажется, ему начхать, что тут делается, кто чем владеет, а ведь, в сущности, это он, Эммонс, его сотворил. Тут все, до последнего забойщика в шахте, справляются с его книгой. Вот кому хорошо.

– А что будет с Фрэнком и Прайси?

– Оставлю им кабинет. У Фрэнка диплом Массачусетского, это я такой без диплома. Могу хоть сейчас передать ему все дела.

– Они оба так тобой восхищаются, бросить их было бы жестоко.

– Я прослежу, чтобы они не были брошены.

Его ладони двигались по ее коже. Часто, когда он был так настроен, она их отводила, но сейчас позволила им проникнуть под ночную рубашку, гладить ее всю. Ей было немножко смешно, потому что его локтям не хватало места, это была любовь в узкой трубе.

– Люблю тебя, душа моя, – сказала она, покрывая его лицо поцелуями. – Ты не против? Люблю тебя, хоть ты и не мастер говорить.

– Я ни капельки не против.

– Можно будет теперь привезти Олли? Может быть, займемся пристройкой прямо завтра?

– Первым делом другое, – сказал Оливер сквозь зубы.

Он помог ей сесть и стянул с нее через голову ночную рубашку – обнажил, омываемую голубоватым светом. Притронулся так, словно она была чем‑то бесконечно ценным и хрупким. Ей почудилось – он боится проткнуть ее, как мыльный пузырь.

– Кинг прав, – сказал он, прильнув губами к ложбине между ее грудей. – Разве я достоин этого?

– Ты всего достоин, душа моя. Всего-всего.

Она так жаждала прикосновений, его и своих, что испугалась оттолкнуть его этим. Чувствовала себя разгульной и дикой, хотела, чтобы дольше, еще дольше его губы были на ней.

– Люблю тебя, – сказала она. – Ох, милый, я же люблю тебя, люблю, люблю!

6

Пребывание в доме на правах моей гостьи – или, может быть, то, что я заглянул в ее личную жизнь, а она увидела, как ее мать обихаживает меня, словно малое дитя, – побудило Шелли взять со мной более фамильярный тон, чем мне бы хотелось. Она ведет себя так, будто нанялась мне в доверенные советчицы, в опекунши, в критикессы, в ассистенты-педагоги, в доморощенные психиатры. Я вижу, как она “изучает” меня и выводит заключения. Ее обязанности здесь, надо признать, довольно скучные, и неудивительно, что она, глядя на работодателя, развлекается интерпретациями. Но это не значит, что своими кустарными интерпретациями ей пристало с ним свободно делиться. Вдобавок я сделал ошибку, поручив ей печатать все надиктованное, где не затрагиваются личные темы. Правильней было бы совсем не давать ей заглядывать в будущую книгу.

Сегодня, допечатав кое‑какие ледвиллские главки, она спросила, не стоило ли бы мне чуть меньше сдерживать себя в том, что касается половой жизни дедушки и бабушки.

– Ведь вы роман пишете, – сказала она. – Это не историческая книжка – вы половину сами сочиняете, так почему дальше не пойти? Я хочу сказать – вы раздразниваете. Подводите к сексу, и щелк – гасите свет. Два или три раза так было. Медовый месяц, потом в Санта-Крузе, а сейчас в Ледвилле.

– Может быть, я кажусь вам романистом, но внутри‑то я все равно историк, – ответил я. – Мне важна подлинность. Я гашу свет, потому что они бы так поступили.

– Знаю, знаю, все эти дела насчет того, чтобы не видеть жену голой. По телесной части они такие пуритане были тогда, что на мозгах это наверняка сказывалось. Но без этих основных вещей разве получится качественная книжка? Современному читателю, может, интересно и забавно было бы почитать про половую жизнь в викторианскую эпоху.

Мне хотелось спросить ее: если нынешние сексуальные обычаи настолько здоровей тех, что были в бабушкино время, то почему бабушкин брак продлился шестьдесят лет с лишним, а Шелли Расмуссен, которой немного за двадцать, прячется в доме родителей от того, с кем у нее были свободные и естественные отношения? Но я спросил только:

– Интересно в каком плане? И чем забавно?

Потому, видимо, что большую часть своей студенческой жизни проходила в брюках, она не стесняется сидеть развалясь, протянув ноги в разношенных мокасинах через полкабинета. Я сидел в выступе слухового окна и видел, как она изучает меня сквозь свои волосы, готовясь к одной из этих не ограниченных по длительности бесед по душам, которые молодежь переняла у Дэвида Сасскинда с его телешоу и приучилась называть инструментом образования. Они могут заниматься этим часами, вываливая наружу все. Вооружившись техникой контактов, способны вычерпать колодец, очистить душу и замордовать скукой кого угодно старше двадцати пяти. Предвечерний свет падал на ее квадратное лицо. Она знающе сощурилась и засмеялась своим хрипловатым клокочущим смехом.

– Ну, ведь это не могло быть совсем уж благопристойно, правда? А они, конечно, занимались сексом с закрытыми глазами и могли делать вид, что все происходит в высоких сферах. Разве лицемерие в людях не забавно?