Угол покоя

– М-да, – сказала Шелли. – Так и знала, что не надо вам рассказывать. Не знаю. Что‑то, да, тут есть нездоровое. Но… Ведь секс никого не касается, кроме его участников. Так Ларри всегда говорит. Разве им нельзя заниматься сексом как им хочется? На людях – значит, на людях. Зрители могут уйти, если им не нравится. – Раздраженная и хмурая, откинула волосы на спину, оперлась сзади на выпрямленные руки и посмотрела на меня угрюмо. Потом ее выражение смягчилось. – Но это одно, а ваша книга другое. В книгах, по‑моему, о сексе надо писать как обо всем остальном.

Я чуть сильней отвернул от нее кресло. Ни исповедальная, ни евангельски-учительская сторона разговора меня не радовали.

– Э… – сказал я, – разве он похож на все остальное?

Хо-хо-хо.

Неплохо. Из исповедальни мы вышли.

– Ладно, – сказала она, – это ваша книга. Считайте, просто получили хвалебное письмо, подписанное “Современная читательница”, и там сказано: “Мне книга очень-очень нравится, но почему как любовная сцена, так вы задергиваете занавеску?”

– Я не занавеску задергиваю, а свет гашу.

– Без разницы.

Она уже смеялась, опять скрестила по‑йоговски ноги, волосы свисали до полу. Не будь я тот, кто я есть, – уродец, сломанный болванчик ее матери, да еще втрое старше, чем она, – я бы подумал, что она возбудила себя своими собственными речами – исповедальными, евангельски-учительскими, какими угодно. В ее глазах появился влажный блеск, при виде которого полноценный мужчина должен был бы принять то или иное решение. Я думаю, источником пикантности был не сам разговор – в ее среде это повседневная пища, – а то, что ей удалось такой современной темой вызвать шевеление каменных губ Горгоны.

– Если вникнуть как следует, – сказал я, – то ведь я и занавеску не задернул, и свет не погасил. Хотите быть литературным критиком – читайте, что написано. В той сцене, что вы сегодня напечатали, комната полна преломленного лунного света, дверь распахнута настежь, ничего не занавешено, все насквозь продувается ночным горным воздухом. Для викторианцев бабушка с дедушкой, в общем, молодцы. Жаль только, что эта маленькая любовная сцена не все сделала, что должна бы.

– Почему? Весенняя уборка не задалась?

– На полчаса, может быть, хватило. Потом она выяснила, что если он присоединится к изысканиям, то зимой его ждет полевая работа в Калифорнии, а на другое лето он может оказаться чуть ли не в любой точке Запада. Ей тогда либо тащиться следом, снимать жилье в ближайшем городишке, либо обратно в Милтон.

– Значит, не позволила ему согласиться.

– Она бы не выразилась так. Она беспокоилась за сына, хотела, чтобы у него был надежный дом, где он будет расти; думаю, и за себя беспокоилась – что трудно будет, когда не с кем поговорить на художественные и интеллектуальные темы. Так что пару дней они колебались, судили-рядили, а потом ему предложили должность управляющего на руднике “Аделаида”, и он ее взял. Она могла продолжать планировать пристройку, могла готовиться привезти сына, могла думать о приеме летних гостей на следующий год. На “живой театр” не очень смахивало, но из этого состояла ее жизнь.

Шелли смотрела на меня, подняв большие серые глаза и посасывая костяшку большого пальца; хлюпнув, вытащила ее и сказала:

– Я думала, она перестанет решения принимать, которые портят ему карьеру.

– Она, в общем, перестала. Но в трудном положении не смогла с собой совладать.

– Он ей позволял водить себя на поводке. Он что, мягкотелый был?

– Он не очень‑то умел убеждать да уламывать, – сказал я. – Он любил жену и ребенка. Ему только что – для викторианца – досталась исключительная порция любви. Это непростое было решение. Могло повернуться и так, и эдак.

– Да, похоже, – сказала Шелли. – Эту ее озабоченность домом я тоже не понимаю. Она не только фанатка культуры была, еще и собственница жуткая. Чем плохо было бы ездить с ним? Когда мы с Ларри гоняли автостопом, мне было здорово. Цыганская такая жизнь бродячая. Я знаю одну пару, они от Сингапура до Лондона автостопом. Я бы тоже не прочь. Не перевариваю этих домоседов.

– Времена меняются, – сказал я не без иронии. – Если так замечательно было разъезжать, почему вы с мужем перестали?

Вновь костяшка во рту. Хлюп. Быстрый взгляд искоса.

– Да не муж он, конечно. Это так, для родителей только.

– Хорошо, – сказал я. – Человек, с которым вы разъезжали. Почему перестали‑то?

Она вскинула руки в воздух, выгнула спину, грудь выпятила. Опять ohne Büstenhalter.

– Ха! – сказала она. – Поднадоело в дождь ночевать в туалетах канадских кемпингов. Но я бы опять отправилась. Такой свободы нигде нет. – Она встала и охлопала брюки сзади, как будто сидела не на полу, а на пыльной обочине. – Ладно, насчет сексуальной сцены беру свои слова назад. Даже если бы вы показали все как есть, она высшей точкой всему вряд ли стала бы.

– А так вообще бывает? – спросил я. – Нет, это было событие в общем ряду.

7