Угол покоя

Когда историки фронтира, теоретизируя, рассуждают о людях с вывороченными корнями, о людях без кошелька и без понятий о законе, о социальных отщепенцах, заселивших Запад, они упускают из виду людей, подобных моей бабушке. Сколько всего нежно любимого пришлось таким женщинам оставить; и чем больше было оставлено, тем больше из этого они беспомощно несли с собой. Походило на ионизацию: что отнималось от одного полюса, прибавлялось к другому. Для пионеров такого сорта Запад был не новой страной, создаваемой из ничего, а старой, воспроизводимой на новом месте; в этом смысле наши женщины-пионерки всегда были реалистичнее мужчин. Кто пионеры в полном смысле слова – это нынешние, мало отягощенные багажом, который Шелли называет “чисто культурным”, даже традиционным воздухом не окруженные, дышащие в своих космических скафандрах научной смесью синтетических газов (и загрязненной к тому же). Их электронные схемы, похоже, не включают в себя атавистических привязанностей к дому, они подверглись эмпатэктомии, их компьютеры не шепчут им призрачно: “Дом, милый дом”, давая обратную связь. Как восхитительно они свободны! И как неописуемо обездолены!

Письма Оливера мало что ей сообщали – она часто удивлялась, как ее угораздило выйти за человека, которому так трудно даются слова. Новости были мелкие и отрывочные. Сын Ферда Уорда, посланный работать на рудник “Аделаида”, больше времени проводил за картежными столами, чем в рабочем кабинете. Он занял двести долларов у Оливера и меньшие суммы у Фрэнка. В день жалованья Прайси обнаружил в кассе недостачу на сотню с лишним, и молодой Уорд, припертый к стенке, признался, что “позаимствовал”. Оливер дал знать его отцу. Больше ему писать ей было не о чем – разве еще о том, что железнодорожная компания тянет ветку вверх по долине реки Арканзас. Когда она отправится к нему обратно, ей не придется ехать через перевал Москито. Фрэнк и Прайси передают приветы.

Она слегка рассердилась на него за то, что позволил себя использовать, хотя как он мог бы не дать взаймы отпрыску Ферда Уорда, пусть и шалопаю? Написала Оливеру, что надо немедленно, не теряя времени, потребовать от отца возмещения. В газетах появились слухи, что у Чародея Уолл-стрит шаткое положение. Она сообщала мужу в письмах, как хорошо чувствует себя Олли, как продвигается роман. Передавала впечатления Огасты от Сицилии. Ходила с письмами на почту и, вернувшись, работала до вечера. С удовольствием скряги смотрела, как растет стопка исписанных страниц. Жизнь ее дедушки впитала в себя ее собственную.

Надолго причем. Она окончила роман и продала его “Сенчури” для публикации с продолжением, в пяти номерах; когда в садах начали раскрываться почки, Оливер написал, что она теперь может приехать поездом. И тут же, словно пошла вода через мельничную плотину, ее запруженная жизнь снова двинулась вперед.

На сей раз она собиралась в путь с чувством, что едет не на пикник и не с визитом, а навсегда, и как следует постаралась отъединить себя от прошлого: одно выбросила, другое раздала, кое‑что уложила, чтобы взять с собой. Не без слез освободила отцовский чердак от своих старых вещей: тем, кто будет здесь жить впоследствии, это место понадобится, а для нее самой здоровее будет сделать переезд окончательным.

Много брать не стала: кое‑какие платья, кое‑что из постельного белья, столовые приборы, немножко из приданого, чтобы не ударить в грязь лицом перед новоприбывшими женами на аллее вдоль канала. Ящик с книгами сыну для обучения, Фрэнку и Прайси для удовольствия. Несколько дорогих сердцу предметов, которые, подобно кусочкам янтаря, вынесли на ее берег детство, семья, дружба и замужество: японский чайник и миниатюрная Мадонна, подаренные Томасом; все письма Огасты; циновка с Фиджи и кувшин для воды, которые ей подарил Оливер по приезде в Нью-Альмаден. Подстилка из звериных шкур – на ней Олли учился ползать. Два сундука, не более того.

С бобровыми шкурками, которые Оливер прислал из Дедвуда, пришлось нелегко. Неподатливые, они с самого начала ставили ее в тупик. Она не знала никого, кто занимался выделкой шкур. Попытаться, как наивно предложил Оливер, сшить из них шубу – все равно что заказать белое, как лосины Эммонса, платье из оленьей кожи; она чувствовала бы себя в такой шубе индейской принцессой Покахонтас. Привезти шкурки обратно на Запад как они есть значило бы усложнить то, чего она усложнять не хотела. В конце концов они с Бесси сумели из трех шкурок соорудить муфту и меховую шапочку. Остальное она отдала Бесси.