Угол покоя

Сюзан не находила, что ответить. Ее незлобивая сестра всегда была терпеливица, всегда на вторых ролях, ее никогда не баловали. Именно Бесси вышла за непритязательного парня, именно Бесси вела хозяйство на ферме, именно Бесси была на подхвате, когда родители в чем‑то нуждались, именно Бесси варила варенье, которое нью-йоркские друзья Сюзан, возвращаясь после сельской вылазки к ней, гордо увозили в баночках как трофеи. Она часами высиживала, отдавая карандашу Сюзан свои миловидные черты. Пока Сюзан училась в Нью-Йорке и пересекала туда-сюда континент, Бесси пеклась о доме. Когда Сюзан не могла быть со своим ребенком, о нем заботилась Бесси. Сюзан, бывало, завидовала сладостному спокойствию ее жизни.

– Ты бы поехала, душа моя? – тихо спросила она.

– Да, если б это ему помогло. Если б он стал от этого таким, как был.

– Так что же! – загорелась Сюзан. – Давай я попрошу Оливера. Может быть, он найдет ему место на руднике “Аделаида”. И ты, душа моя, построишь себе дом рядом с нашим у канала!

Бесси это почти позабавило. Она возвела глаза к потолку.

– А с ними, наверху, что будет?

– Можно взять их с собой.

Иллюзия длилась у Сюзан секунд пять, а затем реальность взяла верх. По-брейгелевски подробная, в голове возникла картина: мужчины, толкаясь, снуют по дощатым мосткам, которые бренчат и гнутся под сапогами; разодетые женщины прохаживаются мимо открытых дверей пробирных палаток и адвокатских контор, где мужчины в одних рубашках спорят, курят или глазеют на улицу; несутся повозки, запряженные голубоглазыми лошадьми, возницы привстают, чтобы приложиться хлыстом к подрагивающему крупу; наяривает духовой оркестр, дымят трубы плавилен, земля трясется от работающих ударных мельниц, все стоит точно покосясь на сильном ветру, и все закоулки, все дверные проемы, все окна полны пялящихся лиц, и каждое лицо искажено страстью к обогащению, каждый глаз глядит косо, ловя выгодный шанс. И где‑то сбоку от всего этого они, седая пара, спящая сейчас наверху, робкие и потерянные между лихорадкой толп и безразличием гор, – податливость, оттесняемая локтями, тихонравие, задеваемое каждой грубостью, растоптанные привычки, две жизни, ставшие ничем.

Нет, исключено. Пересаженное дерево чахнет. А значит, исключено и для Бесси с Джоном. Что она принимает для себя и своего сына, невозможно для ее родителей и труднопредставимо для сестры. Сама она, показалось ей, уже далеко-далеко отошла от сотворивших ее тихих вод. Что тянулось, не прерываясь, от прапрадеда, построившего этот дом, к ее отцу, которому предстоит в нем умереть, на ней заканчивается. Книга о дедушке, которую она начала как дань любовной памяти, обернулась чем‑то вроде эпитафии.

8

Ветер горизонтально гнал снежную муть по каньону Ройял-Гордж. Сонная головка Олли лежала у нее на коленях, пуховое одеяло укрывало обоих, и время от времени она пыталась ухватить взглядом что‑то от чуда природы за окном поезда, но видела лишь стены из заурядного камня с прожилками снега – вся громадная высь, все величие, вся живописность тонули в метели. Темная, пенящаяся в обледенелых берегах река была так не похожа на Арканзас, который ближе к истоку она переезжала на лошади вброд, что даже не верилось. Продышав и протерев кружок в мерзлом окне, она видела, как он зарастает таинственным морозным папоротником.

Не зная, в каком антураже ее встретит Оливер и во что будет одет, она затруднялась увидеть его мысленно. Сюзан знала за собой этот недостаток: ее воображение зависело от предметов. В рисунках ей часто не удавалось индивидуализировать фигуры и лица, делать их выразительными, пока она не помещала их в некую домашнюю или архитектурную обстановку: под веерообразное окно над дверью, около изогнутых лестничных перил, у камина, на который можно было опереться в костюме, тщательно скопированном из жизни. Сейчас она, представляя себе Оливера, вызывала в памяти прошлые встречи и расставания: как он в дождь сошел с парома в своем полевом балахоне с капюшоном, как щурился от солнца в Шайенне, когда поезд двинулся от него на восток, как искал ее взглядом в Денвере поверх голов. Словно принося клятву, она твердо сказала себе, что отныне и она, и Олли будут держаться его. Чтобы впредь не приходилось воображать его себе.

Поезд дернулся и разбудил Олли. Он приподнялся.

– Мы приехали?

– Нет, нам долго еще. Ты лучше поспи.

Но спать он больше не хотел. Лежал и хныкал, пока она не стала ему рассказывать, как у ее дедушки несколько овечек унесло под мельницу и они утонули, но они с Бесси спасли одного ягненка и поили из бутылочки, а потом он вырос, сделался ручным и повсюду за ними ходил, как ягненок у маленькой Мэри из песенки.