Угол покоя

Фрэнк начал “Реку Севани”. После нескольких пробных тактов обрел уверенность и запел как следует. У него был звучный баритон; трепещущая мандолина на фоне его голоса казалась хрупкой девушкой в белом, стоящей спиной к темному стволу дерева. Сюзан повела альтовую партию, Оливер подтягивал рокочущим басом. На слух Сюзан, выходило очень даже неплохо. А потом прибавился еще один голос – высокий и сладкий, как рулады квакши, тенор Прайси. Полный ансамбль! Довольные, они переглядывались, округлив глаза; сели теснее, придав округлость и голосам тоже. Прожив два тоскливых месяца, они пели, как поют пересмешники в майское воскресенье, и любили каждый звук, каждую ноту. После концовки, которую тянули долго, дружно расхохотались, хлопая в ладоши, хваля друг друга.

– Ну какие же мы молодцы! – воскликнула Сюзан. – Просто настоящие профессионалы! Хоть в ресторан наниматься, хоть концерты давать в отеле “Грейт вестерн”. Прайси, вы пели чудесно! Я и не знала, что вы такой голосистый. И вы, Фрэнк. У вас очень приятный тембр. И вы так верны в пении!

Полные дружбы и смеха, их глаза встретились. Она увидела, что ему хочется истолковать ее последнюю фразу расширенно. И почему нет? Он и правда верен. Ни она, ни Оливер не могли бы без него обойтись. Но в его мимолетном смеющемся взгляде было даже больше, и она приняла это тоже. Его восхищение взволновало ее, настроило на кокетливый лад – на нее часто так действовала приятная, нарядная компания. Она чувствовала, как разгораются щеки.

– Еще, еще! – воскликнула она. – Какие песни вы знаете, Прайси? Гимны? “Abide with Me”? “Ein Feste Burg”? “Turn Ye to Me”? “Drink to Me Only with Thine Eyes”[107]? Давайте всё споем, давайте петь всю ночь!

Они наполняли двор сладкозвучием – а тем временем солнце садилось, запад мерк, летучие мыши начинали простегивать темнеющий воздух. Пришел, как видно, час благодарности за избавление от того, что на них легло. И рядом сидел Прайси, сидел и пел вовсю без малейшего заикания, знал слова всех песен, даже тех, которые она считала чисто американскими. За один день он расцвел. Да, никаких сомнений, плохое время позади. Над вершинами гор ровным светом сияла большая белая Венера.

– Олли, и ты спой, – сказала она. – Ты ведь что‑то из этих песен знаешь. Спой, не бойся. Ты что, все еще палец изо рта не вынул?

– По-моему, он малость озяб, – сказал Оливер. – Его дрожь пробирает.

– Что же ты ему одеяло не вынес?

– Разве я мог прервать песню? – Он засмеялся и перегнулся через макушку Олли, чтобы заглянуть ему в лицо. – Холодно, малыш? Хочешь одеяло или уже спать? – Олли не отвечал. – Ого, – сказал его отец. – Да ты прямо трясешься. Не настолько тут холодно.

Сюзан, напрягшись, заподозрив недоброе, приподнялась и встала на колени.

– Может быть, на солнце перегрелся, он был весь розовый.

– Мне кажется, он шутки с нами шутит. Эй, старина, ладно тебе дрожать, как в тридцать градусов мороза.

Он поставил мальчика на ноги, повернул к себе и вгляделся в него в полутьме. Олли содрогнулся в отцовских руках, зубы клацнули. Еще до того, как Сюзан добралась до него и потрогала его холодное лицо, до того, как привела его в дом, зажгла лампу и увидела белые-белые пальцы и синие ногти, она все поняла. Приступ озноба, возврат старого милтонского проклятия. Несколько часов – и он будет пылать в жару, еще несколько часов – и будет весь мокрый от пота. И так неделями: озноб – жар – потливость, несколько обманчивых дней хорошего самочувствия, и снова озноб, и снова весь цикл, и с каждым циклом либо болезнь, либо больной делается слабей, пока она или он не истощится. И некому в Ледвилле его показать, кроме пьяницы врача, от которого она избавила Прайси.

10

Помню по моему детству, какой тяжелой нервозностью бабушка могла окружить болеющего. “Оставь ребенка в покое, – рычал на нее дедушка. – Дай ему отоспаться”. Это был его способ: лечь лицом к стенке и прикрутить свой обмен веществ, пока что‑то внутри не подскажет, что дело идет на лад и можно встать. Но бабушка реагировала на болезнь так же, как на свою бессонницу. Она никак не могла просто лечь и тихо лежать, пока не уснет. Всегда надо было что‑то еще поправить, что‑то последнее сделать для расслабления: стакан воды, немножко соды для желудка, сменить наволочку, убрать щелку в жалюзи, проверить печку и входную дверь. Пока она готовилась ко сну, уже приходило время вставать.