Угол покоя

– И где бы мы ее поселили?

– Вот именно.

– Тюрьма для тебя этот рудник! – воскликнула она. – Оливер, признаю, это была ошибка! Моя вина, это я тебя вынудила. Мог бы ты сейчас присоединиться к изысканиям?

– Сомневаюсь. Там ведь, ты знаешь, все переменилось.

– Как переменилось?

– Пауэллу такой, как я, вряд ли нужен. Это Кинг нанимал специалистов по горному делу, а он нанимает топографов и геологов. Кинг уже не директор, я тебе говорил?

Что ж, значит, в эту спасательную шлюпку уже не влезть из воды.

– Не директор? Почему?

Столько презрения, отвращения, горькой насмешки в его лице – лучше бы она этого не видела; не для таких выражений это лицо был создано.

– Чтобы обогатиться в качестве эксперта по рудникам.

– О господи!

– Вот именно, – сказал Оливер. – Ошарашивает, правда?

Потом однажды в конце июня после утреннего ливня днем стало развидняться. По кипучему небу летели большие облака. Солнце, когда вплывало в голубизну, грело по‑летнему, и от земли шел пар. Стоя в дверях, вдыхая эту свежесть, напитываясь солнцем до глубины, до закисших костей, Сюзан обернулась в дом:

– Олли, Прайси, пошли пройдемся вдоль канала, цветов нарвем.

Под ярким наружным светом Прайси выглядел еще более обезображенным, чем в полутемном помещении. Его нос, который в прошлом трогательно бугрился, теперь был уплощен, как у боксера. На левой скуле синела непроходящая шишка, над глазом была вмятина, как будто его ударили молотком. Может быть, и правда молотком. Этого уже не узнать, он ничего не помнил, если не считать памятью страх перед чужаками. Они пошли, он держался с ней рядом, его приоткрытый рот чернел, лишенный всех передних зубов.

– Не бойтесь, Прайси, походите, посмотрите вокруг, – сказала она. – Интересно, какое разнообразие нам встретится.

Наклоненная голова, вопросительный взгляд, полуробкий, полудоверчивый. Он немного отошел от тропы, нагнулся с серьезным видом, сорвал что‑то, посмотрел на Сюзан и поднял цветок повыше. Его рот растянула младенчески-жалостная улыбка.

– Хорошо, – сказала она. – Еще нарвите. Нарвите побольше. Будем ужинать – поставим на стол стаканы, полные цветов.

Олли принес ей в потной ладошке свою добычу, большей частью головки без стебельков, и пошел за новой порцией. Прайси трудился на совесть, так далеко он после случившегося еще от нее не отходил. В конце концов вернулся с толстым букетом. Столько доверия было в его избитом лице, столько желания, чтобы его похвалили, что она не поскупилась на восторги и обняла его, как обняла бы ребенка, отличившегося в чем‑то хорошем. Сколь жестоко с ним ни обошлись, застенчивой тяги сделать приятное из него не выбили. Она приняла от него пучок диких цветов как приношение, как плату за два тяжелых месяца.

Он стоял у ее плеча и вглядывался, пока она пересматривала цветы и определяла виды. Кастиллея, да, а розовые – это первоцвет. Голубые – пенстемон, милые такие, а вот белая аквилегия, прелесть. Кремовый с пятью лепестками – это разновидность лапчатки, мне очень похожие попадались дома, в штате Нью-Йорк. Но вот этот желтенький с серыми листочками – это новое что‑то.

– Во-во‑воробейник! – выпалил Прайси. – Литоспермум мультифлорум.

– Что? – Она уставилась на него и прыснула со смеху – полуистерически. – Откуда вы знаете это?

Прайси смутился, что‑то забормотал, пожимая плечами и шаря взглядом по ее лицу, как будто надеялся найти там ответ.

– Не волнуйтесь, – сказала она и похлопала его по плечу. – Прайси, вы поправляетесь, знаете вы это? Просто чудесно, что вы вспомнили!

Холодная тень заскользила по склону резвей бегущей лошади, небо мигнуло, как огромное око, мигнуло еще раз и вновь залило их теплом. Рядом с ними кристально чистая вода неслась по каналу, чтобы крутить колеса ударных мельниц и собирать ледвиллский мусор. Небо вдали, за белым скоплением облаков, голубело так, что больно было глазам, и у нее вырвалось:

– Прайси, помните тот день прошлым летом, когда мы поехали верхом на Лейк-Форк? “О голубая чаша дня, что вспыхнула огнем!”

– Хо-о-о-о!

Неуверенный, полный тревожных сомнений, он сузил, думая и всматриваясь в нее, свои бледно-голубые, в песочных ресницах, глаза. Его язык виднелся промеж губ, они то втягивались, то вытягивались, то подбирались, то топорщились. В приливе жалости она опять похлопала его по плечу, как бы отпуская, и поднесла букет к лицу, вдохнула несильный дикий аромат. Как бы то ни было, ей подумалось о Прайси с облегчением. На короткий промежуток, когда из него вырвался фрагмент ботанического справочника по Линнею, в затуманенном мозгу случилось просветление. С двумя подопечными, один справа, другой слева, она двинулась дальше, размышляя.