Угол покоя

– Вот погода, апрель называется! – сказал он. Оливер повел Сюзан к двери. Шнурок от щеколды висел, не был втянут, и она дернула за него, чтобы Оливер смог открыть дверь ногой.

– Прайси!

Пустая комната. Воздух изменился не от холодного к теплому, кожа не ощутила приятного, жаркого покалывания – нет, та же стужа, только без ветра. Оливер с Олли на руках заглянул в спальню, в кухню.

– Прайси!

Молчание.

Он быстро взглянул на Сюзан. Потом посадил Олли в качалку.

– Побудь пока закутанным, старина. Холодно. А я пойду разведу огонь.

Сюзан стояла у камина, разминая ступни, а он скомкал газету и обложил ее растопкой. Входная дверь открылась, и Фрэнк внес тяжелый сундук, подпирая его бедрами. Он удивился:

– Его тут нет?

– Нет и не было, – сказал Оливер. – Камин не топлен.

Он чиркнул спичкой, пламя прыгнуло вверх, ветер, дохнув снаружи вниз через трубу, принес в комнату запах дымка от стружек. Оливер примостил над пламенем сосновые чурки. Растопка стала так уютно потрескивать, что Сюзан придвинулась ближе, хотя тепла еще не было, только свет.

– Это не похоже на Прайси, – сказала она.

– Не похоже.

– Слетаю‑ка я в контору, погляжу, там он или нет, – сказал Фрэнк. – Только внесу другой сундук. А вы тут будьте, грейтесь.

Оливер поднялся с корточек.

– Я тебе помогу.

Они пробыли снаружи дольше, чем она думала. Олли начал бороться с одеялом, желая высвободиться, и она вновь натянула его ребенку на голову.

– Лучше побудь еще немножко так. Тут мороз.

Но он хотел видеть, что вокруг делается. Высунув из‑под одеяла светлую курчавую головку, с любопытством осматривался. Увидел, как его отец с Фрэнком внесли второй сундук и поставили в спальне. И увидел, как его отец вышел из спальни с оружейным ремнем и револьвером и опоясался. Сюзан тоже увидела.

– Боже мой! Ты куда, душа моя?

– Не волнуйся. Мы только проверим, как дела у Прайси. Видимо, что‑то помешало ему прийти.

– Но пистолет!

Он засмеялся, но как‑то не заразительно.

– Составная часть спектакля.

Подкладывая дрова, он не смотрел на нее. Ногами она ощущала растущий жар, но от его одежды, когда он двигался, шел запах холодного наружного воздуха. Когда он снова поднялся, она вынудила его поглядеть ей в глаза. Было чувство какого‑то расщепления; она горько сказала себе: “Это Ледвилл. Это мой выбор”.

– Мы ненадолго, – сказал Оливер. – Лучше втяни дверной шнурок.

– Оливер…

– Не волнуйся, – сказал он, выходя, и закрыл дверь. Она втянула шнурок от щеколды.

Огонь камина, освещавший лицо Олли, придавал ему такой домашний и ангельский вид, делал мальчика до того похожим на ее рисунки, где она изображала детей Бесси перед сном, что это показалось какой‑то насмешкой.

– Куда пошел папа с другим дядей?

– Другой дядя – это мистер Сарджент. Они скоро вернутся.

– А почему папа взял пистолет?

– Я думаю, он испугался, что с Прайси могло что‑то случиться.

– А кто это – Прайси?

– Папин друг – и мой тоже.

– Тут Ледвилл?

– Да, Ледвилл. Тебе тут нравится?

Его круглые глаза с белыми ресницами на безбровом лице оглядели комнату.

– В Ледвилле бревнышки на стенах.

Она поневоле засмеялась, обняла его, и ей полегчало. Пока он сидел в качалке перед разогревающимся камином, она развела огонь в кухонной печке, поставила чайник, открыла и подперла дверь спальни, чтобы впустить в этот стылый склеп хоть немного тепла, накрыла с надеждой стол на пятерых, нашла консервированный суп, крекеры, сыр, консервированные персики. Когда, спустя очень долгое время, чайник запел, она заварила чай, добавила Олли в чашку сахару и сгущенного молока, и они, усевшись перед камином, стали пить чай с английским печеньем из банки. Сквозь бревенчатые стены не доносилось ни звука; подойдя к окну, она увидела только, что снаружи стемнело. Несколько раз смотрела на часы-брошь, приколотые к груди. Мужчин не было уже больше часа… уже полтора часа. Она поддерживала огонь в камине.

Когда комната прогрелась достаточно, чтобы можно было немножко отойти от огня, она позволила Олли испробовать гамак, который Оливер повесил в углу, и рассказала ему, как качала его в этом гамаке в Нью-Альмадене, когда он еще был совсем крохотный. Он загорелся желанием в нем спать; она сказала – можно будет. Но гамак возбудил в ней такую ностальгию, а движение часовых стрелок довело ее до такого беспокойства и нервозности, что она открыла один из сундуков и рылась в нем, пока не нашла кое‑какие уютные памятки. Кувшин для воды поставила на каминную доску. Циновку с Фиджи, от которой все еще пахло сеном, хоть и слабее из‑за двух лет хранения с камфорой, спасавшей от моли, разложила на столе под тарелками. Подстилку из шкур расстелила перед камином и предложила Олли по ней покататься.

– Посмотрим, заметит папа или нет, – сказала она. – Не будем ничего говорить, просто подождем и увидим, заметит ли он, как по‑домашнему тут стало.

От стука в дверь она вскочила на ноги. Слышно было, что стучат ногой, снизу. “Сиди тихо!” приказала она Олли, быстро прошла через комнату и встала с колотящимся сердцем перед грубыми дверными досками. Стук продолжался, громкий, яростный.

– Кто там? – спросила она.