Угол покоя

– Открой, Сю. Быстро.

Она толкнула вверх деревянную щеколду, и дверь распахнулась в дом, оттесняя ее. Оливер вошел пятясь, за ним Фрэнк лицом вперед. Они несли тело мужчины. Она взглянула на его лицо и вскрикнула.

9

Бабушка прикрыла эти месяцы от чужих глаз, задернув занавеску. Письма почти прекращаются, в своих воспоминаниях она пишет об этом времени отвлеченно и скупо.

Неделю за неделей она ухаживала за Прайси как сиделка, а затем присматривала за ним, как санитар в доме для умалишенных. Рассеченные губы, сломанный нос, раздробленная скула, треснувший череп – все это кое‑как зажило, но ум его и глаза пугливо уворачивались, прятались. Погода была беспросветно плохая, конфликт на руднике оставался неразрешенным. Ее мучила тревога за Оливера, за Олли, за себя, за Фрэнка. Люди, вломившиеся в контору, чтобы присвоить или уничтожить бумаги, и сделавшие с безобидным Прайси то, что они сделали, не остановятся ни перед чем. Ей ненавистна была погода, из‑за которой Олли сидел взаперти в запахе карболки и перед ним все время маячило лицо Прайси. Какие сны, должно быть, снятся ребенку! Какая пародия на все, что она ему наобещала, когда везла его к отцу в горы!

Беззаботная общительность улетучилась, как прошлогодняя листва. Из экспертов мало кто проезжал сейчас через Ледвилл: они уже выполнили свои исследования, написали отчеты, получили заработанное и отправились дальше. Даже если кто‑то, подобный прошлогодним летним гостям, и появлялся, она не могла никого свободно пригласить к своему очагу. Прайси, ее слабоумный ребенок, не выходил из своего угла, раскачивался, читал. Если все же заходил какой‑нибудь посетитель, он хватал стереоскоп и прятался за ним, глядя в окуляр. То ли он боялся теперь всех незнакомцев, то ли стеснялся своего обезображенного лица, то ли нуждался время от времени в том, чтобы околдовывать себя трехмерными видами чарующего Запада, куда он приехал, полный надежд… кто знает? Бесконечно тоскливо было видеть, как он изуродован – телом и душой. Она плакала о нем, она не могла забыть, что его бы не избили, не будь он с ними связан. И все же иногда ощущала его как обузу, как висящего на шее альбатроса[106] и впадала в отчаяние из‑за воздействия, которое он мог оказывать на Олли.

Их семья по той простой причине, что могла кого‑то нанимать, давала направление другим жизням. Подобно климату и высокогорью, они были одной из рук судьбы. Одно дело – привезти на Запад Лиззи или Мэриан Праус: женщины тут пользовались спросом. Но на Прайси спроса не было – ни на Западе, ни где‑либо еще. Ответ его английских родителей на сообщение о его состоянии был, показалось Сюзан, подловатым, себялюбиво-осторожным. У них нет, писали они, ни здоровья, ни денег, чтобы за ним приехать. Оба его брата женаты и связаны работой и семьями. Если, писали родители, Иэну не станет лучше, то самое разумное – поискать какую‑нибудь добрую женщину, может быть, вдову или такую, у кого дети выросли и отселились, чтобы она заботилась о нем за плату, в которой они примут посильное участие. Помещать его в учреждение для душевнобольных им бы не хотелось.

– Ты ведь понимаешь, кого они подразумевают, когда пишут про добрую женщину, – сказала Сюзан. – Меня! Как бы хорошо я к нему ни относилась, мы не можем вечно нести такое бремя. Это было бы ужасно для Олли. Их надо заставить забрать его домой.

– Как? – спросил Оливер.

– Если бы кто‑нибудь, кого мы знаем, ехал за границу… Он такой мягкий и тихий, что с ним будет мало хлопот.

– Но никто из наших знакомых за границу не едет. Да и слишком ему было бы страшно ехать с кем‑нибудь, кроме нас.

– Но так не может без конца продолжаться!

Между глаз Оливера просела впадина, он двигался так, словно малейший шаг отдавался резью в пятках. Она явственно видела, что на подходе один из его приступов мигрени. Ближе к ночи он будет лежать в затемненной спальне с мокрой тканью на глазах. В голосе уже звучали хрипловатые нотки головной боли.

– Хочешь, чтобы я, как сундук, отправил его с биркой через океан?

– Конечно, нет. Он бы умер.

– Тогда пускай все пока остается как есть, другого выхода не вижу.

От боли или досады он сделал движение ладонями – напряженно и как‑то опасно их раскинул. Он хмурился, глядя на нее, голос подрагивал. Он был так же вымотан, как она.

– Мне очень жаль, Сю. Но так дела обстоят.

– Я знаю. Это Ледвилл. Это мой выбор.

Несколько секунд они смотрели друг на друга как враги. Потом она издала нечленораздельный звук раскаяния, схватила его ладонь и прижала к своей щеке.

– Не слушай меня. Мне бы и в голову не пришло бросить его. Просто… я смотрю на Олли, он бледный, подавленный, он теряет свое смешное детское чувство юмора, и я…

– Вот именно. – Он отвел от нее взгляд, посмотрел куда‑то поверх ее головы. – Если бы мы как‑нибудь утрясли с “Аргентиной” или попали в очень богатую руду, такую, что Ферд и другие дали бы нам денег, чтобы наладить большую добычу, мы бы могли что‑нибудь придумать. У меня есть родственницы в Гилфорде, девушки лет восемнадцати. Может быть, удалось бы выманить одну из них сюда.