Угол покоя

Превратностям, касающимся дедушки – или ее предательского чувства к Фрэнку Сардженту? Поскольку Фрэнк поехал в Келлогг на золотые рудники, предполагаю, что источником ее сомнений был дедушка. Допускаю, что в письмах она могла предложить ему сейчас, когда с каналом дело пошло и его тревоги устранены, пообещать ей никогда больше не поддаваться своей слабости. Вряд ли он внял такому предложению. Любить ее, восхищаться ею, уважать ее – это одно; позволять ей управлять собой – совсем другое. Он был упрям, как пень, и по‑своему так же бессловесен, как мой отец-дислексик.

Так что, предполагаю, он не снизошел до того, чтобы упрашивать ее приехать, и не дал никаких обещаний. И, понимая ситуацию с Фрэнком Сарджентом, он вряд ли просил ее что‑либо пообещать. Скорее всего, извещал ее о ходе работ и умалчивал о своих чувствах, ожидая, чтобы ее подлинные чувства проявили себя. И наконец в августе 1889 года, после пятнадцати месяцев отсутствия, она приехала.

Вновь они встретились у вагона трансконтинентального поезда. Оба были зорки и сдержанны; в присутствии Нелли и детей их воссоединение не могло выглядеть слишком уж личным; вся неуверенность его первых слов, обращенных к ней, была затушевана избытком чувств к детям. Затем они подхватили свою подвешенную, приостановленную жизнь и в очередной раз погрузили ее в коляску.

Оливер правил, толком поговорить возможности не было. Критически оглядывая улицы Бойсе, она видела, что они так же запружены, как улицы Ледвилла, но далеко не так живописны. Им приходилось петлять, продираться, проталкиваться сквозь утреннюю мешанину колясок, фургонов, телег. Дощатые тротуары были забиты мужчинами, женщинами, детьми, военными, переселенцами в рабочей одежде, депутатами в котелках. Двое в сюртуках из той политической компании, что подначивала Оливера унижать свое достоинство в питейных заведениях, приподняли, завидев ее, шляпы с нагловатыми улыбками. Она улыбнулась в ответ так же неискренне, как они, но намного прохладней. Оливер поздоровался с ними небрежно, глядя мимо. Для Сюзан это было как пройти через комнату, где ее только что унизили.

– Из-за конвента город лопнул по швам, – сказал Оливер. – Конвент, да еще возобновление раздачи общественных земель.

– И канал. Вероятно, они все сейчас на твоей стороне.

Он поглядел на нее удивленно, вопросительно.

– Разве они были когда‑нибудь против меня?

Сюзан не ответила. Нелли с трудом унимала детей на заднем сиденье. Олли то и дело вскакивал, показывая сестрам то и это; похоже, он ничего здесь не забыл. В конце концов отец повернулся к нему лицом, приставил нос прямо к носу мальчика и, нахмурясь, сказал:

– Посиди‑ка спокойно, друг.

Но Олли не присмирел. Вид у него был такой, словно его соединял с отцом тайный сговор. Он так взволнован, подумала Сюзан, словно возвращение в Бойсе – величайшее событие в его жизни.

– А я могу править? – спросил он.

– Можно ли мне править, – сказала ему Сюзан.

– Попозже, – сказал Оливер.

Они свернули с главной улицы и, проехав квартал, стали выезжать из города по дороге, которой Сюзан не помнила, проложенной по террасе.

– Этой дороги не было, – сказала она.

– Не было, – сказал Оливер.

Слева высились знакомые горы, памятная ей полынная равнина спускалась террасами, с южной стороны горизонт кишел раскаленными вершинами. Ее дорожное платье было слишком теплое.

– Мы в каньон? Я думала, там Уайли и его люди.

– Да, они там.

Она ждала, но продолжения не последовало. Старая досада на его бессловесность свела ей губы. Не будет она его больше ни о чем спрашивать – куда он их везет, где они будут жить. Не виделись больше года, полчаса как встретились – а она уже казалась себе заточенной в его жизни, казалась себе влекомой покореженными колесами его коляски.

Ветер, дувший в спину, окутывал их поднятой ими пылью, пыль висела в воздухе до самого входа в каньон. После нежной зелени лужаек и мягкого морского воздуха Виктории край ее изгнания, засушливый и голый, внушал ей отвращение. От сухого ветра запекались губы и горели ноздри. Когда Оливер хлестнул лошадей, чтобы опередить пыль, ее грубо тряхнуло.

Потом поехали медленней. Олли снова вскочил, взялся за отцовское плечо.

– А теперь я могу?

Отец протянул руку и перетащил его на переднее сиденье. Колени и ботинки Олли, когда он перелезал, проехались по Сюзан. Скрипя, коляска тащилась по дороге, где полынь была примята, а земля искрошена фургонами. После примерно полумили от дороги ответвлялась на юг другая, менее наезженная. Оливер тронул правую вожжу, давая Олли понять, что надо повернуть туда. Сюзан сидела молча, глядя, как плывет мимо полынь, ее нос был забит пылью, глаза полны бесприютной местностью, голова полна бесприютных мыслей.