Угол покоя

– Они сами захотели, – сказал Оливер. – У них были деньги от продажи вашего семейного дома. Я подал от их имени заявку на облесяемый участок и пустынный участок под каналом “Сюзан”. – Его взгляд был ровным, спокойным. – Разве тебе не хочется, чтобы Бесси тут обосновалась?

– Ох… – Она была в смятении. – Они не должны были рисковать своими скудными деньгами! А ты молчал. И Бесси тоже. Почему?

– Это я ее попросил не сообщать тебе, – сказал он со своей боковой, двойственной, испытующей улыбкой. – Хотел огорошить тебя новостью, что они сюда переедут. Заодно с этим домом, понимаешь? Букет сюрпризов.

– Да, конечно, это чудесно будет… но…

– Так что сейчас тебе надо решать, где ты хочешь поселиться: тут, на земле, в походных условиях, – или в пансионе в городе. Потому что я не успел все доделать к вашему приезду.

Под колесами скрипел песок, над коляской висела пыль, и она увидела, как сгусток крутящейся пыли, подхлестнутый ветром, вылетел из‑за нагого угла дома и, превратившись в недооформленный вихрь, двинулся на восток мимо штабеля древесины и примитивного отхожего места.

– Тут, я думаю, – сумела она выговорить. – Нет смысла тратиться на пансион, когда есть свое жилище.

– Довольно спартанское пока еще.

– В этом есть что‑нибудь новое для нас?

Прозвучало резче, чем ей хотелось. Он ничего не ответил – только пытливо поглядел на нее еще немного, а затем обернулся:

– Нелли! Как вам все это?

– Очень даже мило, – уютным, успокаивающим тоном сказала Нелли. – Мы все возьмемся помогать и быстро устроимся как следует.

– А Заплатка здесь? – спросил Олли, и тут же Бесси, забарабанив по отцовскому плечу, подхватила: – Можно мне тоже пони, папа? Мне почти восемь! – и тут же Агнес, которую придерживала Нелли, вскочила с криком: – И мне! Мне уже четыре!

– У вас у всех будут пони, – сказал Оливер и, взяв вожжи из рук Олли, остановил коляску в голом дворе.

Сюзан сидела, держа напряженные руки на коленях и зная, что надо проявить толику энтузиазма, каким бы притворным он ни был. Пока она жила в Виктории без мужа, он каждый свободный час тратил на то, чтобы готовить для нее это пристанище, которое они вместе в каньоне десятки раз в затворнические вечера вычерчивали, стирали и перерисовывали. Она с абсолютной точностью, до десятых долей, знала, чтó он надеялся тут устроить, и у нее наворачивались слезы из‑за незрелых саженцев и желтой пересаженной розы, которая впервые расцвела в то лето, когда родилась Агнес. Но при виде оголенного двора, лежащего проплешиной на полынном нагорье, ей хотелось плакать на иной лад. Когда накатывала тоска по дому, она мечтала о мягком сухом ветре этой долины, но в мечтах все было чисто, без этих пыльных вихрей, гуляющих по ободранной земле, и без висящей в воздухе пыли – видимо, от строительства канала вдоль подножия горы. Она мечтала о чистой и дикой долине, не обезображенной такими грубыми вторжениями. Сколько же лет должно пройти, прежде чем тут возникнет что‑то красивое или цивилизованное, сколько еще от их жизни уйдет на суровую подготовку к тому, чтобы жить? Дом в каньоне – это одно, временный лагерь. Но в этом доме ей предстояло обитать до конца дней.

Оливер соскочил на землю. Поверх колеса, немного сумрачно, проговорил:

– Учти худшее: в засуху тут будет пыль, а в дожди – грязь, и тут нет заслона от ветра. Но обрати внимание на панораму.

Она, однако, смотрела не на панораму, а ему в глаза.

– Да, – сказала она почти шепотом. Дети, чувствовала она, сидели в неуверенности – казалось, не очень‑то хотели выходить из коляски в этом совершенно незнакомом месте.

Виляя хвостом, из надворной постройки вышла собака, за ней – четверо упитанных щенков. Дети тут же попрыгали на землю, отправились к ней и присели на корточки; она жалась перед ними, виляла хвостом в пыли. Щенки атаковали их пальцы и катались на спине, подставляя для щекотки голые брюшка.

Агнес нерешительно протянула руку одному из щенков. Он схватил ее пальцы ртом, и она, хмурясь, отдернула руку. Щенок уцепился за пряжку ее туфельки и попробовал тащить, пятясь и яростно рыча. Агнес позволила ему это, по лицу ее пробегали улыбки, и вдруг, блаженно зажмурившись, всплеснув руками, она крутанулась и побежала, вскидывая юбку проворными ножками в черных чулках. Щенок пустился догонять, жирный и неистовый, тоже в полном блаженстве. Ее матросская шапчонка слетела с головы и болталась сзади на резинке. Она понеслась через двор, вокруг штабеля древесины, вокруг сарая, крутясь, как маленький пыльный вихрь, и радуясь чему‑то своему, такому же особенному, как ее серебристые волосы. Подслеповатый щенок потерял ее и остановился, стал озираться и поводить носом, и она, вращаясь, бросилась к нему обратно, но, приблизившись, заплела ноги и упала в пыль. Щенок метнулся к ее оголенным ушам, и она вскрикнула, прикрывая их. Пыль поднялась облачком.

– Боже мой, – сказала Сюзан. – Она вся извозится!