Угол покоя

Виктория, 14 мая 1889 года

Моя драгоценная Огаста!

Чудо из чудес – проект орошения, оказывается, не умер! Я получила телеграмму от Оливера, он только-только начал свою летнюю работу в Горах реки Салмон, как пришло известие, что генералу Томпкинсу наконец удалось найти новые источники средств. Канал стал называться каналом “Лондон и Айдахо”, поскольку средства пришли из Англии. Представитель синдиката, некий мистер Харви, приезжал полтора с лишним года назад, но вел себя так тихо и, казалось, был так мало воодушевлен увиденным, что мы почти сразу списали его со счета. А теперь выясняется, что он был под громадным впечатлением, нашел изыскания и планы Оливера великолепными, ему полюбилась местность, понравились перспективы – короче, все ему в нас понравилось.

И, разумеется, синдикат, который так долго медлил в нерешительности, теперь хочет, чтобы вода потекла за считаные недели и чтобы осенью заколосилась пшеница. Оливер, однако, не видит возможности покинуть Службу, пока он не окончил полевые работы и не написал отчет, на что уйдет все время до конца года, а может быть, и больше. До чего же обидно, что, так долго прождав в полной готовности, он не может сейчас отдаться своему желанному каналу! Но он выхлопотал себе короткую отлучку, чтобы поехать в Денвер и организовать контракты на работы, и привез из Колорадо Уайли, которому поручил возглавить прокопку канала “Сюзан” – первого в грядущей сети каналов. Сам он по‑прежнему будет Командиром, хотя остается пока что в Службе.

Ох, Огаста, как я плакала, когда прочла эту телеграмму, полную мгновенно возродившегося энтузиазма и полную надежды, целой и невредимой, как если бы мы не потратили эти шесть лет – почти семь – в погоне за тем, что ускользало! Я плакала от радости, что надежда Оливера ожила, и от горечи, что она так долго была обманута, и от сокрушения из‑за неудачных лет, оставивших шрамы, которых мы, может быть, никогда не забудем. Понимаешь меня? Надеюсь, что да – что понимаешь полностью. Мне не хочется быть понятой всего лишь частично – так, как я понимаю себя сама. Я плакала и от страха тоже – от страха, что надежда будет разбита, как она разбивалась много раз.

Эти разноречивые чувства заставили меня отложить на некоторое время возвращение, хотя первым побуждением было сесть на ближайший поезд. Оливер будет бесконечно занят, как он любит, и по большей части в отлучке. Прочного места, чтобы жить, у нас не будет, потому что постройки в каньоне уже превращены в главную инженерную контору с великолепно грязными окнами, где все полы истыканы шляпками сапожных гвоздей. Бойсе как таковой меня не привлекает, тем более если жить там предстоит почти все время без Оливера. Так что пока по‑прежнему Виктория.

Убедительно прошу тебя – да, это очень смешно, но ничто не сделало бы меня такой счастливой, как твое согласие, – если ты хочешь подать заявку на участок земли в долине Бойсе, уполномочить Оливера, чтобы подал от твоего имени предварительную заявку немедленно. Я напишу ему, чтобы он это сделал; дай мне знать потом, если пожелаешь, чтобы он дал этой заявке ход. Общественные земли пока перестали передавать в частные руки, ждут, чтобы завершилась их классификация на пригодные и непригодные для орошения, и земельные конторы полны рассерженных дельцов, ругающих на чем свет стоит майора Пауэлла, капитана Даттона и моего бедного мужа. Но все земли ниже наших каналов уже одобрены и ждут только указа президента, чтобы началась их передача. (И как мне жаль, что твой дорогой друг мистер Кливленд уже оставил должность и не он выпустит этот указ, завершающий великую земельную реформу, которая началась при нем!) При том, что летом в Бойсе должен собраться конституционный конвент, а Уайли прокапывает канал “Сюзан” так быстро, как только может, впереди такой земельный бум, какого еще не видели в Айдахо и, может быть, на всем Западе.

Видишь, как на меня подействовала первая хорошая новость за годы? Я уже заражена оптимизмом, и мне почти уже хочется вновь подвергнуть себя и детей превратностям жизни в долине Бойсе и другим превратностям, которых я страшусь.