Угол покоя

4

Из широкого дверного проема, где Сюзан устроилась на своей табуретке с блокнотом для рисунков на коленях, она смотрела и на пьяццу, и дальше – мимо гамака, где Бетси читала Агнес книжку, мимо массивных столбов и балюстрады, на которой стоял старый кувшин из Гвадалахары с надписью, откуда видна была только часть имени – “асита”, – поверх лужайки и полынной пустоши на дальнюю череду гор. В помещении свет был чайный, окрашенный сепией; лужайка, выбеленная солнцем, походила на передержанный негатив, полынь же бледно серела, чем дальше, тем бледнее и серее, пока не заканчивалась у подножия гор, бледных и пыльно-голубых на фоне еще более бледного и пыльного неба. Словно ты сидишь, подумала она, в прохладной пещере и смотришь из нее на аллегорическую пустынную равнину, где странник сбивается с пути и существа гибнут от жажды.

Она перевела взгляд с гамака на свой рисунок, а оттуда обратно на гамак, оценивая грацию юных тел, изогнутых в сетке, будто кошки, и оттягивающих ее вниз. Кроме сладкого дисканта Бетси, никаких звуков не раздавалось. Она читала “Рождественскую песню птиц”[157]. Девочки лежали, глядя каждая в свою сторону, их ступни соприкасались. Агнес, широко раскрыв глаза, остекленевшие от работы воображения, вытягивала на длину руки´, как бы измеряя, пряди серебристых волос.

Сюзан трудилась, плотно сжав губы и чуть сведя брови под русой челкой. Пучок на затылке был немного туговат, ей не так это шло, но сама голова была невелика и хорошей формы, шея изящна, резной профиль напоминал камею. В своем сильно приталенном платье с высоким горлом, с рукавами-буфами, с верхней юбкой и турнюром она была привлекательна на старинный лад – этакий портрет леди, опрятной и утонченной леди, которая выглядела моложе своих лет.

И все‑таки, реконструируя ее сейчас, я вижу в ее фигуре некое напряжение, определенную негибкость, говорящую о натуге или озабоченности, глубоко в нее проникшей и потому ощутимой даже когда она была погружена в работу. Она слегка хмурилась, глядя на свой рисунок, воспроизводивший в малом то, что наполняло ее взор: девочек в гамаке, тяжелые столбы, дымчатую пустошь, которая угадывалась на заднем плане. Внизу листа, словно чтобы не давать себе отвлечься от темы, она нацарапала торопливой скорописью: Жаркий день на западном ранчо.

Чуть повернула голову, прислушалась. Стук лошадиных копыт. Положила карандаш на блокнот, блокнот на стол и встала.

– Ну хорошо, дочурки. На сегодня достаточно. Спасибо, что так себя вели.

Но они подняли на нее глаза, две совсем разные девочки с одинаково протестующими лицами и с общим вопросом на губах:

– А можно еще?

– Такую грустную историю?

– Да, мама!

– Олли уже час занимается. Нелли будет удивляться, куда вы пропали.

– Только эту главу!

– Ладно. А потом бегом к ней.

От задней двери стали слышны сапоги, громко по плиткам пола, потом пропали на ковре, потом опять громко. Она повернулась с напряженным вопросом на лице – Оливер шел к ней через столовую. Лицо обветренное, загрубелое, разгоряченное. Шляпу в стиле ранчо он сдвинул на затылок, обнажив красную линию вокруг лба. Его усы закрывали губы, морщинки, расходившиеся веером от глаз, намекали на прищур улыбки, но во взгляде, которым он смотрел вперед через дверь, улыбки не было. Под легкий дискант читающей Бетси они поглядели друг на друга. Он шевельнул губами и пожал плечами.

– Э! – сердито, досадливо вскрикнула она. – Не хочет.

Еще одно деликатное пожатие плеч.

Она услышала, как за спиной у нее Бетси театрально закруглила голос, дочитывая последнюю фразу. Книжка захлопнулась. Сюзан повернулась.

– Ну, теперь на занятия.

Бетси встала, но Агнес медлила, развалясь в гамаке.

– Нам обязательно сейчас? Можно я схожу к ветряку, повидаю Халли?

– И прогуляешь занятия?

– На минуточку!

– Нет, слишком жарко, – сказала Сюзан. – И когда ты в прошлый раз сходила к ветряку, тебе пришлось потом мыть рот.

– Я не буду слушать!

– Иди, иди, голубенькая ягодка, – сказал ее отец. – Завтра можешь позвать Халли на фейерверки. Я всю переметную суму ими набил.

– Как славно! – воскликнула Бетси. – Можно я ракетой выстрелю?

– Поглядим, как ты будешь весь день себя вести.

– О, я буду очень хорошо, – сказала Бетси. – Лучше всех. Можно я не одну ракету?

– Ты же не хочешь быть жадиной.

– Еще как хочу.

Она повисла на его ладони и стала раскачиваться.

– Ты‑то нет, – сказал он. – Кто-кто, а ты – совсем даже не жадина. Так как же насчет занятий?

Она качнулась вокруг него последний разок и выбежала, но, едва она отпустила его руку, как Агнес обхватила отцовскую ногу и встала своими обеими на ступню его сапога. Он проделал с ней несколько шагов. Ее вздернутое личико было детской копией сосредоточенного лица матери.

– Я не ягодка, – сказала она.

– Надо же, для меня это новость. Как я мог знать? Ты вылитая ягодка.

– Я вылитая девочка!

– Для меня ты голубоглазая ягодка. Или глазастая голубка?