Угол покоя

Бесшумно, как распустившийся цветок, над холмами вспыхнула ракета. Сюзан села в гамаке, глядя на белые звезды, которые падали, описав дугу. Затем – БУМ! Весь ночной воздух между ней и городом, две с половиной мили, содрогнулся от отсроченного звука.

Тьфу! – подумала она было. – Не успеют они, дети все пропустят. Но потом вспомнила, что с нагорья им все будет видно, как с балкона. Даже лучше, чем ехать туда, чем искать себе место в толпе, пьяной от обретения статуса штата, от патриотических речей и кое от чего похуже. Мысль об этом вульгарном городишке со всеми его жуликами, беспринципными флюгерами и полными надежд простофилями, кипящем сейчас от сознания важности исторического момента, поползла по ее коже, точно паук. В ушах повторились ее слова – ответ Оливеру на молчаливый вопрос в его серьезном, ожидающем лице: “Поезжай, возьми Нелли и детей. Для меня в этом нет ничего”.

Имела она в виду – и после того, что они сказали друг другу в последние два дня, он наверняка понял ее правильно – вот что: “Все это ничего больше для меня не значит. Я удручена, пала духом, потеряла надежду. Наша жизнь утекла в эту пустыню, ушла в песок, как вода из шланга”.

“Тебе бы поехать, – сказал он в ответ. – Развеешься”.

“Я устала. Лучше побуду здесь”.

В его глазах, в молчаливом шевелении губ под усами она видела, что он ощущает вину, которую она поневоле на него возлагала. Но не могла она заставить себя улыбнуться, положить ладонь ему на руку, сказать на прощание, чтобы постарался хорошо провести время.

Долгий, зондирующий встречный взгляд.

“Нет пощады”, – сказал он.

“Не понимаю, о чем ты”.

Он не стал развивать тему.

“Я бы остался тут с тобой, но дети на это рассчитывали, их больше некому взять”.

“Поезжай, даже не думай”.

“Прости, мне жаль”.

Жаль ему. И какая от этого польза? Ему не может быть жальче, чем ей.

Еще одна ракета поплыла по небу под углом и расцвела висячими зелеными шарами. Еще одна пронеслась сквозь зеленый дождь и взорвалась красным зонтиком. Потом три вместе, все белые. Потом одна, которая жарко мигала, но не вспыхнула. бум! – ударило по смягчающему воздуху. бум! бум! бум! бум! бум!

В гамаке было жарко и душно. Она поднялась и села на теплые глинобитные перила балюстрады. Над городом после ракет тянулись полоски дыма. Снизу, из‑под разваренного буханья, долетала непрерывная трескотня больших и малых петард. Сюзан могла себе представить, как мальчишки и пьяные мужчины шныряют в толпе перед Капитолием и бросают петарды под ноги привязанным лошадям и разряженным девицам, в экипажи важных персон. Пандемониум, дурь стоимостью в тысячи долларов. До завтрашнего утра будут и сбежавшие лошади, и подпаленные платья, и подожженные строения, и оторванные пальцы, и выбитые глаза. Во много раз лучше, что семейство смотрит фейерверк с нагорья.

И все же до чего красиво издали! Над невидимым городом пеленой повис подсвеченный туман, как будто дым салюта окрасили горящие внизу огни. Да, факельное шествие. Так называемая губернаторская гвардия, куда входит мерзавец Бернс, выступает в своих мундирах. Сюзан встала, вгляделась, прислонясь к теплому столбу, и с высоты услышала слабый и далекий, подслащенный расстоянием, чудесно доносящийся по неподвижному воздуху, звук духового оркестра.

И что‑то еще: шаги вокруг дома, твердые и тяжелые на дощатой дорожке.

Одним движением, прихватив пеньюар, она пригнулась, прыгнула босиком к гамаку и легла обратно в его более глубокую темноту. Шаги стихли – то ли человек приостановился, то ли свернул на лужайку.

– Есть кто‑нибудь дома? – спросил голос.

Напряжение, пройдя по ее рукам сверху вниз, сбежало с запястий. Она вдохнула один раз, глубоко.

– О, Фрэнк! Входите, я на пьяцце.

Он вырос над ней, тревожащая тень.

– Я думал, все поехали на праздник.

– Все, кроме меня. Вэн, Сидони и Джон отправились сразу после завтрака. Оливер в честь Четвертого июля занимался поливом вместо Джона, а я готовила обед и ужин.

Он принюхался.

– Пахнет петардами.

– Все еще чувствуется? У меня отшибло обоняние из‑за этого пороха. Мы весь день тушили тлеющую одежду и мазали салом обожженные пальцы. Дети были похожи на детей угольщика.

– Мы с Уайли думали к вам заглянуть, но его кобыла порезалась колючей проволокой, и пришлось ее лечить.

– Вы ничего не потеряли, кроме хлопков и головной боли. Но дети были в восторге, и послушные такие.

– Ну еще бы.

– Конечно.

– А теперь все отправились смотреть эту пиротехнику.

– Поехали только двадцать минут назад, им не успеть было. Думаю, смотрят с дороги.

Его высокий силуэт медлил в проеме, а позади него небо играло фонтанами света. Она плохо видела его лицо – не видела, в сущности. Только силуэт головы и плеч. Потом он резко сдвинулся, подался к столбу, сел.

– Простите меня, я вам загораживал вид.

– Ничего. Я не настолько ребенок, чтобы мне хотелось без конца любоваться фейерверком.

– Я смотрел, пока ехал по террасе. Впечатляюще.

– Да.

Даль громыхала и трещала от канонады, огни вспыхивали, висели, гасли и снова вспыхивали.