Очень заманчивая гипотеза, развивая которую можно прийти к необычным выводам. Но на самом деле в выборе героя никакой сенсации нет. Хотя Черчилль и верил в свое предназначение и верил в Господа, он не страдал мессианством и уж точно не рассматривал себя в образе основоположника новой религии, общающегося напрямую с Создателем. К тому же он дополнительно указывал, что Моисей не был «красноречив»[675], чего никак нельзя сказать об авторе эссе.
Несмотря на то что прямого сопоставления между протагонистом и автором нет, Черчилль делает несколько замечаний, которые представляются важными. Первое, общее замечание касается убеждения политика, что человеку дается достаточно сил, чтобы пережить обрушивающиеся на него испытания, несчастья и невзгоды. Не менее близка ему идея, что при желании можно добиться всего, чего пожелаешь. «Нет ничего такого, что человек не смог бы исполнить, не прояви он при этом достаточно решительности и настойчивости, — приводит Черчилль слова Господа, общающегося с пророком через Неопалимую купину. — Человек венец бытия. Все его поступки и всё его существование являются результатом неукротимой воли, которая есть Моя Воля»[676].
Второе замечание связано с мыслью о том, что наличие врага закаляет и придает дополнительные силы. Описывая противостояние фараона и сынов Израиля, Черчилль резюмирует: «Аналогичная ситуация нередко повторялась и в дальнейшем. Как часто правительства и народы, с неохотой вовлекаемые в борьбу и приходящие в ужас от своей скромной численности, оказываясь в водовороте и продолжая бороться, находили в себе неожиданные огромные резервы и силу»[677].
Третье замечание имеет уже непосредственное отношение к самому Черчиллю. Он не считал себя мессией, ему гораздо ближе был образ пророка, предсказывающего крушение империи, развитие нацизма и начало новой мировой войны.
Следуя этим словам, в 1930-е годы Черчилль оставляет (фигурально) активную политическую деятельность и удаляется в Чарт-велл, где работает над книгами, пишет картины и строит кирпичные стены. Он скажет одному из гостей Чартвелла: «Неужели через пять столетий, когда эти кирпичные стены будут раскопаны, о них будут говорить как о реликвиях эпохи Стэнли Болдуина?»[679]. Для Черчилля такой исход был непостижим. Но сам он, хотя и удалился в тень, общественную сцену покинул не окончательно. В своем загородном поместье он аккумулировал силы, которые пригодятся ему в решающий момент, когда его пророчества сбудутся и нация новь вспомнит о своем защитнике, готовом бороться за честь страны.
Эссе Черчилля о Клемансо и Моисее сильно отличаются друг от друга, но и у них есть объединяющая нить, которая позволяет увязать их с другим очерком сборника. Этим связующим звеном является то, что оба эссе посвящены выдающимся личностям и рассматривают вопрос соотношения индивидуального и коллективного начал в инициируемых, а также реализуемых решениях. В той или иной степени тема соотношения индивидуального и коллективного поднималась почти в каждом сочинении Черчилля, а также неоднократно встречалась в его выступлениях. Теперь он решил остановиться на ней отдельно, опубликовав в мае 1931 года в
В указанной статье Черчилль попытался ответить на давно не дающие ему покоя вопросы: «Определяется ли ход событий выдающимися личностями, или лидеры просто занимают свои места во главе идущих вперед колонн?»; «Является ли человеческий прогресс результатом решений и поступков отдельных людей, или эти решения и поступки — последствия внешних обстоятельств и времени?»; «Правильно ли считать историю хроникой жизни известных мужчин и женщин либо описанием их ответов на вызовы, тенденции и возможности эпохи?»; «Обязаны ли мы идеалам и мудрости нашего мира великолепному меньшинству либо должны благодарить за это терпеливое, анонимное, неисчислимое большинство?»[680].