Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Рассуждения Черчилля можно подвергнуть критике, а его самого обвинить в элитарности и даже снобизме, нежелании делиться социальными благами, которые доставались аристократам на протяжении многих веков. Но Черчилль возражал не против распределения богатства и появления новой прослойки состоятельных людей, не против улучшений качества и повышения уровня жизни простых граждан, — его волновала интеллектуальная и духовная сторона. Он боялся, что за подъемом последует наслаждение достигнутой целью, а дальше наступит спад.

Черчилль был не единственным человеком мысли, задумывающимся о происходящих в обществе социальных переменах. В 1930 году в свет выходит знаменитая работа испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета (1883–1955) «Восстание масс». В этом сочинении убедительно показано, что отныне на сцене истории появилось новое действующее лицо — масса, оно же стало главным, перейдя к «полному захвату общественной власти»[691]. Масса лишена индивидуальности — в мышлении, поведении, позиционировании. Масса является одновременно и амальгамой посредственности, и великим уравнителем, снимающим все «непохожее, недюжинное и лучшее»[692]. Черчилль словно предчувствовал эти метаморфозы, заявив еще в 1899 году, что «новый век станет свидетелем великой битвы за существование Индивидуальности»[693]. Битва состоялась, и человек массовый победил человека выдающегося.

Уравнивая всех и вся, масса смогла добиться того, что оказалось недостижимой целью для множества революций, — она завладела умами миллионов, предложив под соусом равенства манящий пирог безграничных возможностей. Но на самом деле этот пирог не более чем иллюзия, поскольку помимо своей обезличенности масса инертна. «Чем дольше существуешь, тем тягостней убеждаться, что большинству недоступно никакое усилие, кроме вынужденной реакции на внешнюю необходимость», — констатирует Ортега-и-Гассет. Да и сама эта реакция не несет в себе ничего хорошего, поскольку масса «непробиваема и самонадеянна», а ее «коренным свойством» является «косность и нечувствительность», «неспособность понять что-либо выходящее за ее пределы, будь то события или люди»[694].

В определенной степени та картина общества, которую наблюдал и описывал Черчилль, формировалась в соответствии с основными положениями институциональной теории, когда общественные процессы заставляют отдельно взятую единицу популяции походить на другие единицы, сталкивающиеся с тем же набором внешних условий. В итоге, как признает Черчилль, получается общество, состоящее из «огромного количества унифицированных граждан, которые придерживаются регламентированных мнений, страдают одними и теми же предрассудками и испытывают одинаковые чувства в соответствии с их классовой или партийной принадлежностью»[695].

Одно из ярких проявлений дегероизации наблюдается в военной сфере. «Ганнибал и Цезарь, Тюренн и Мальборо, Фридрих и Наполеон больше не вскочат на своих коней на поле боя, больше не станут словом и делом среди пыли или под светом утренней зари управлять великими событиями, — сокрушается Черчилль. — Они больше не разделят опасности, не вдохновят, не изменят ход вещей. Их больше нет с нами. Они исчезли со сцены вместе с плюмажами, штандартами и орденами. Воин с сердцем льва, чья решительность превосходила все тяготы сражений, чье одно только появление в критический момент могло изменить ход битвы, исчез». Современный военачальник, «сидит в командном пункте в пятидесяти — шестидесяти милях от фронта, слушая отчеты по телефону, как будто он всего лишь наблюдатель», или читает телефонограммы, «написанные кровью и сообщающие, что в таком-то месте взорваны железнодорожные пути, в таком захвачен земляной вал». Для него война сродни бизнесу, а сам он напоминает «управляющего на фондовой бирже», хладнокровно подсчитывающего прибыли и убытки, измеряемые человеческими жизнями, и также хладнокровно ожидающего удачного момента для нанесения решающего удара. Черчилль отказывает современному полководцу в праве называть себя героем. «Нет, он не герой. Посмотрев на современного военачальника, вы никогда не поверите, что он руководит армиями в десять раз больше и в сотни раз сильнее, чем самая могущественная армия Наполеона»[696]. «Война гигантов закончилась, начались ссоры пигмеев», — таким Черчиллю представлялось общество после заключения перемирия в ноябре 1918 года[697].