Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Причина, почему британский политик отказывает современным полководцам в героизме, заключается не в безмятежности военачальников и не в их деловитом подходе к решению вопросов, связанных с человеческими судьбами. Для Черчилля герой тот, кто для достижения цели готов рискнуть многим, включая собственную жизнь[698]. Для наглядности он приводит следующую аналогию: «Прошлой весной мой садовник уничтожил семь осиных гнезд. Он справился с этой задачей самым лучшим образом. Он выбрал нужный яд. Он отсчитал необходимую дозу. Он аккуратно поместил яд в нужном месте и в нужное время, уничтожив всю популяцию. Ни одна из ос даже близко не подлетела к нему. Уничтожение осиных гнезд входит в его обязанности, и он справился с ними превосходно. Но я не считаю его героем». Также не считал он героями и полководцев новой эпохи, у которых на касках вместо «яркой вспышки триумфа зардеет лишь дождливая заря», и под этой зарей «батареи длиной в сорок миль готовятся возобновить огонь, а дивизии до смерти барахтаются в грязи и газовом облаке». «Сама идея войны стала ненавистна для человечества, — признает Черчилль. — Военный лидер перестал быть объектом славы и романтики. Молодежь отныне не привлекает такая карьера. Поэты перестали слагать песни, а скульпторы — увековечивать поступки победителей»[699].

Может быть, война и стала ненавистна человечеству, но человечество не оградило и не защитило себя от войны. Черчилль тогда еще не знал, что буквально через десять лет мир погрузится в хаос нового, всепожирающего огня военного противостояния. Вспомнит ли он тогда свои слова о падении героизма? Если и да, то придет к выводу, что героизм не исчез, но превосходство массового начала его обезличило. В одном из своих военных выступлений 1940 года он так скажет об этом: «Есть множество людей во всем мире, готовых самоотверженно сражаться в этой войне, но их имена навсегда останутся неизвестными, их подвиги никогда не будут отмечены. Это война неизвестных воинов»[700].

Ход рассуждений Черчилля о проблеме дегероизации современного общества затрагивает еще один важный аспект. Социальные изменения повлияли не только на цели, которые люди отныне ставили перед собой, но и на средства их достижения. На примере войны он показывает, как девальвировалось понимание моральных ценностей, когда личные качества перестали играть определяющую роль в достижении намеченного и главным мерилом успеха стал сам факт достижения успеха. Там, где раньше для решения задач требовалось вкладывать душу, проявлять мужество и изобретательность, теперь было достаточно одного мастерства, правильности расчетов и точности исполнения.

Другим следствием унификации мнений стала интеллектуальная деградация. Не привыкший дерзать и напрягаться, человек массы обзавелся «кругом понятий», исходя из которых «на любой вопрос у него заранее готов ответ». На передний план вышла «тирания интеллектуальной пошлости», когда «посредственность провозглашает и утверждает свое право на пошлость» и «собственную заурядность»[701]. По мнению Черчилля, наиболее ярко усреднение стандартов наблюдалось в искусстве. За выдающимися личностями сцену покинули и великие художники, а те, кто остались, все меньше были способны создать гениальный роман, сочинить гениальную музыку или написать гениальную картину. Да и откуда взяться новым гениям, когда средства массовой информации формируют мнение, рассчитанное на обывателя, когда «мужчин и женщин пичкают непрерывным потоком унифицированных точек зрения, создаваемых из неистощимого источника новостей и сенсаций, что постоянно собираются со всего света». Проблема этих готовых оценок заключается в том, что они «не требуют усилий и осознания необходимости индивидуальных размышлений», и как следствие, человечество сталкивается с «рассеиванием тщательно отобранной мудрости и интеллектуальных сокровищ прошлого»[702]. Однообразие, серость, похожесть — все это лишает жизнь остроты, порыва, задора. В таком обществе не то что творить — жить нельзя. Окружающая среда превратилась в вакуум обезличенной пустоты. И чем дальше, тем хуже, тем меньше вероятности, что заколдованный круг единообразия будет прерван, тем меньше у людей желания вообще что-то менять.