Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Наконец, Черчилль умел не только красиво говорить, но и, когда это требовалось, заинтересованно слушать. Сохранились воспоминания, в которых политик предстает как выдающимся рассказчиком, так и чутким мастером диалога, готовым и донести свою мысль, и внимательно выслушать собеседника. При этом он обладал «редким качеством четко улавливать то, что сообщалось, вне зависимости от того, что говорилось и на какую тему»[519].

Как правило, это касалось тех, кем Черчилль восхищался либо кто был ему интересен. Согласно все тому же Морану, главным критерием оценки был не характер собеседника, не его происхождение, не его образование и не его должность. В первую очередь Черчилля привлекали достижения[520]. Подобное отношение не могло не приводить к накладкам, а порой и к ошибкам. Не каждый, кто добился в жизни значительных успехов, отличается приятным нравом или кладезем добродетелей. В любом случае, за многие годы бесед, обсуждений, споров и встреч с тысячами людей самых разных профессий и призваний Черчилль научился быстро определять, интересен ему собеседник или нет. Ему хватало двух-трех предложений, чтобы понять, стоит ли продолжать диалог или лучше не терять время на пустые разговоры[521]. Иногда, правда, это принимало невежливую форму, когда, заинтересовавшись каким-то предметом, он просил пояснить, о чем идет речь, а затем, поняв, что тема ему скучна, сворачивал беседу, оставляя присутствующих в недоумении и растерянности[522].

Для полноты картины добавим еще два штриха. Первый касается снобизма Черчилля. Хотя он не отличался чопорностью, присущей большинству людей его класса (американская кровь матери все-таки сделала свое дело), в общении с ним всегда чувствовалось, что он патриций. До 1930-х годов он любил придать значимость себе и своим суждениям упоминаниями своего отца, в прошлом главы Минфина. После начала работы над биографией 1-го герцога Мальборо у него появился новый ориентир. Так, например, во время одного спора с друзьями о политике в отношении Италии Черчилль, излагая свою точку зрения, сослался на «прославленного предка», который «первым установил контроль над Средиземноморьем»[523]. Несмотря на все его личные достижения, Черчиллю было приятно сознавать, что он потомок известного полководца. Это прослеживалось не только в частных беседах, но и в труде, за написание которого он взялся. Упоминая отца главного героя (тоже Уинстона Черчилля), любившего выражать свои мысли в письменной форме, он не без высокомерия замечает, что «не перо, а кровь передала основное послание» его далекого предка[524].

Второй штрих является в определенной мере следствием первого. Когда находишься на вершине социальной лестницы, нет необходимости прятать свои достоинства за ширму лжи. Положение не только обязывает, но и дает право говорить то, что думаешь. Черчилль был, как правило, искренен в своих разговорах. Последнее обстоятельство налагало немалую ответственность на его собеседников. Он был откровенен и не хотел, чтобы некоторые из сказанных им фраз или данных характеристик предали огласке. Поэтому негласным правилом общения с политиком было то, что все услышанное из его уст ни в коем случае не должно покидать пределов Чартвелла. Бывали случаи, когда это правило нарушалось[525], и тогда «болтунам» приходилось испытать на себе силу черчиллевского гнева.

После обеда, в районе десяти — одиннадцати часов вечера, Черчилль удалялся к себе. С этого момента и дальше, собственно говоря, и начиналась основная работа. Собирались секретари и помощники, диктовка продолжалась до трех, а иногда и четырех часов ночи (или утра). И хотя в кабинете было порой оживленно, Черчилль не любил во время работы посторонние шумы, особенно свист[526]. Последнее было его идефиксом, причем с юношеских лет. «Как же я ненавижу свист!» — возмущался двадцатитрехлетний Уинстон, жалуясь матери на «безмозглого имбецила», который раздражал будущего премьера своим свистом во время спуска по Нилу в Суданской кампании 1898 года[527].

Однажды, услышав свист за окном своего кабинета, Черчилль — к тому времени уже глава одного из ведомств — попросил секретаря открыть окно и сказать, чтобы там перестали свистеть. Секретарь не растерялась и заметила, что это невозможно, так как ограничивает личную свободу граждан.

В другой раз, в бытность своего премьерства, Черчилль выразил недовольство свистящему разносчику газет, которого повстречал недалеко от Даунинг-стрит.

— Прекрати свистеть! — потребовал он.

— Почему я должен прекращать свистеть? — неожиданно ответил мальчишка.

— Потому что мне это не нравится, — заявил премьер-министр. — Это ужасный звук.

Мальчишка прошел мимо, затем, обернувшись, произнес:

— Вы можете заткнуть уши, не правда ли?

Дерзкий ответ не столько разозлил, сколько позабавил Черчилля. «Вы можете заткнуть уши, не правда?» — с усмешкой повторил он несколько раз[528].