Уход в лес

Ничуть не менее опасным было бы ограничение слова одной немецкой освободительной борьбой. Германия из-за ее катастрофы попала в положение, которое обуславливает преобразование армии. Такого преобразования не происходило с поражения 1806 года — потому что, хотя армии и изменились очень сильно как по своей численности, так и в техническом и тактическом отношениях, они, тем не менее, все еще основываются на главных идеях Французской революции, как и все наши политические учреждения. Тем не менее, настоящая реорганизация армии состоит не в том, чтобы перестроить вермахт под условия воздушной стратегии или ядерной стратегии. Речь скорее идет о том, чтобы новая идея свободы приобрела власть и форму, как это произошло в революционных армиях французов после 1789 года и в прусской армии после 1806 года. В этом отношении возможны, однако, также сегодня процессы развития сил, которые питаются из других принципов, нежели из принципов тотальной мобилизации. Но эти принципы не подчинены нациям, но они будут применяться на каждом месте, где бодрствует свобода. С технической точки зрения мы достигали состояния, в котором только лишь две державы являются абсолютно автаркическими, т. е. способны на политически-стратегическое поведение, которое, опираясь на гигантские боевые средства, способно для достижения глобальных целей. Уход в лес, напротив, будет возможен в каждой точке Земли.

В дальнейшем нужно сказать, что за этим словом не скрывается никакое намерение, направленное против Востока. Страх, который царит сегодня на планете, во многом вдохновлен Востоком. Этот страх выражается в мощной гонке вооружений, как в материальной, так и в духовной области. Но как бы это ни было заметно, речь идет, все же, не об основном мотиве, а о последствии международного положения. Русские находятся в таком же затруднительном положении, как все другие, еще сильнее, вероятно, в своем изгнании, если использовать страх как мерило. Однако, страх нельзя уменьшить с помощью вооружения, а только путем нахождения нового доступа к свободе. В этом отношении русские и немцы еще много должны будут сказать друг другу; у них обоих похожий опыт. Уход в лес — это и для русского тоже центральная проблема. Как большевик он находится на корабле, как русский — он в лесу. Его угроза и его безопасность определяются этим соотношением.

Это намерение вообще не ориентируется на политико-технические передние планы и их группировки. Они проходят мимолетно, тогда как угроза остается, даже возвращается быстрее и сильнее. Противники становятся настолько похожими друг на друга, что в них нетрудно угадать разные переодевания одной и той же силы. Речь идет не о том принуждать появление здесь или там, а о том, чтобы усмирить время. Это требует суверенитета. И его сегодня можно найти не столько в больших решениях, сколько в человеке, который внутри себя отрекается от страха. Огромные мероприятия направлены против него одного, и, тем не менее, они, в конечном счете, предопределены для его триумфа. Это познание освобождает его. Тогда диктатуры обращаются в прах. Здесь лежат едва ли исследованные резервы нашего времени, и не только нашего. Эта свобода — это тема истории вообще и отграничивает ее: здесь против царств демонов, там против только зоологического развития событий. Это подготовлено в образах мифов и религии и всегда возвращается, и всегда великаны и титаны появляются с той же самой преобладающей мощью. Свободный человек поражает их, он не всегда должен быть князем и Гераклом. Камня из пастушьей пращи, знамени, которое подхватила дева, и арбалета уже бывает достаточно.

18

Здесь уместен другой вопрос. Насколько свобода желательна, даже вообще рациональна в пределах нашего исторического положения и его своеобразия? Разве особенная и легко недооцениваемая заслуга человека этого времени состоит как раз не в том, что он может в большом объеме отказаться от свободы? Во многом он подобен солдату на марше к неизвестным ему целям или рабочему во дворце, который заселят другие; и это не самый плохой аспект. Нужно ли отклонять его до тех пор, пока происходит движение?

Тот, кто стремится найти рациональные черты у развития событий, которое связано с такими большими страданиями, превращается в камень преткновения. Тем не менее, все прогнозы, которые основываются на чистом настроении гибели, неверны. Мы скорее проходим через ряд все более отчетливых картин, все более ясных форм. И катастрофы тоже едва ли прерывают дорогу, скорее, они сокращают ее во многом. Нет сомнения, что цели есть. Миллионы увлечены этими целями, живут так, что было бы невыносимо без этой перспективы, и что нельзя объяснить одним лишь принуждением. Жертвы, вероятно, будут увенчаны, пусть поздно, но они, все же, не будут напрасными.

Мы касаемся здесь необходимого, судьбы, которая определяет тип рабочего. Родов никогда не бывает без боли. Процессы продолжатся, и, как в каждой судьбоносной ситуации, все попытки задержать их и возвратить на исходный рубеж скорее будут им содействовать и помогать набрать скорость.