Уход в лес

Все это только на первый взгляд распределяется на далекие пространства и на доисторические времена. Скорее это скрывается в каждом отдельном человеке и передано ему в виде ключей, чтобы он понял самого себя, в своей самой глубокой и сверхиндивидуальной власти. К этому стремится каждое учение, которое достойно этого имени. Пусть даже материя может уплотниться к стенам, которые, кажется, лишают всякого обзора, то изобилие, все же, совсем близко, так как оно живет в человеке как нечто важное, как талант, как вечная доля наследства. Это зависит от него, будет ли он использовать свой посох только для того, чтобы опираться на него на жизненном пути, или же он захочет схватить его как скипетр. Время снабжает нас новыми притчами. Мы открыли формы энергии, намного превосходящие все до сих пор известные. Тем не менее, как раз все это только подобие; формулы, которые человеческая наука находит в смене эпох, всегда подводят к давно известному. Новые огни, новые солнца — это беглые протуберанцы, которые отделяются от духа. Они проверяют человека на его абсолютное, на его чудесную власть. Удары судьбы всегда возвращаются, из-за которых от человека требуют его барьеров больше не как того или другого, но как именно такого.

Это также как большая тема проходит через музыку: переменные фигуры подводят к моменту, в котором человек в его освобожденных от времени массах противостоит самому себе — в котором он станет судьбой себе самому. Это высшее, ужасное заклинание, которое по праву подобает только мастеру, который через врата суда ведет к освобождению.

Человек слишком сильно вошел в конструкции, он становится слишком дешевым и теряет почву под ногами. Это приносит ему катастрофы, большие опасности и боль. Они вытесняют его в непроторенное, ведут его к уничтожению. Но странно, что именно там он, изгнанный, осужденный, убегающий, встречает самого себя в своей неразделенной и неразрушимой субстанции. Тем самым он проникает сквозь отражения и узнает самого себя во всей своей силе.

21

Лес таинственен. Это слово относится к тем словам нашего языка, в которых скрывается в то же время его противоположность. Таинственное — это уютное, добрый и безопасный домашний очаг, безопасный приют. В не меньшей степени это скрыто-тайное и в этом смысле оно приближается к понятию зловещего. Где мы наталкиваемся на такие корни слов, мы можем быть уверены, что в них звучат большая противоположность и еще большее уравнение жизни и смерти, решением которого занимаются мистерии.

В этом свете лес это большой дом смерти, местонахождение уничтожающей опасности. Задание проводника душ — провести за руку туда того, кого он ведет, чтобы тот утратил страх. Он позволяет ему символически умереть и возродиться. Триумф находится совсем близко от уничтожения. Из этого знания получается возвышение над силой времени. Человек узнает, что она, в принципе, ничего не может сделать ему, но даже предназначена только для того, чтобы подтвердить его в наивысшей степени. Арсенал ужасов, готовый проглотить его, установлен вокруг человека. Это не новая картина. «Новые» миры — это всегда только копии одного и того же мира. И этот мир был с самого начала известен гностикам, отшельникам пустыни, отцам и настоящим теологам. Они знали слово, которое может сразить явление. Смертельная змея станет посохом, скипетром для знающего, который схватит ее.

Страх всегда надевает маску, стиль времен. Темнота космических пещер, видения отшельников, плоды воображения Босха и Кранаха, рой ведьм и демонов средневековья — это звенья вечной цепи страха, к которой человек прикован как Прометей к Кавказу. От каких божественных небес он ни хотел бы освободиться, но страх с большой хитростью сопровождает его. И всегда он является ему в наивысшей, парализующей действительности. Если он входит в строгие миры познания, он высмеет дух, который страшился с готическими схемами и адскими картинами. Он едва ли догадывается, что он скован теми же кандалами. Фантомы, конечно, проверяют его в стиле познания, как факты науки. Теперь древний лес может стать лесом, экономической культурой. Все же, в нем все еще есть заблудившийся ребенок. Теперь мир — это арена действий армий микробов; апокалипсис угрожает как и когда-нибудь раньше, хоть и в форме махинаций физики. Древняя иллюзия расцветает в психозах и неврозах. И людоеда тоже можно найти в прозрачном одеянии — не только как эксплуататора и загоняющего в мясорубки времени. Он может скорее как серолог среди своих инструментов и реторт думать о том, как можно превратить человеческую селезенку, человеческую грудь к исходному материалу для чудесных лекарств. И тут мы оказываемся прямо посреди древней Дагомеи, древней Мексики.

Все это не менее фиктивно чем здание любого другого символического мира, обломки которого мы выкапываем из горы мусора. Он тоже пройдет и разрушится и будет непонятен чужим глазам. Но вместо него прорастут другие фикции из всегда неистощимого бытия, столь же убедительные, столь же разнообразные и непрерывные.