Уход в лес

В нашем состоянии теперь важно, что мы не прожигаем беспечно жизнь в состоянии полной глухоты. Мы поднимаемся не только до точек большего самосознания, но и до строгой самокритики. Это знак высоких культур; они выгибают арки над миром фантазии. Мы в стиле сознания придем к пониманию, как это соответствуют индийскому образу покрывала Майя или вечного всемирного хронологического порядка, которому учит Заратустра. Индийская мудрость причисляет даже сам подъем и падение божественных царств миру обмана зрения — пене времени. Если Циммер утверждает, что эта величина аспекта отсутствует у нас, то в этом нельзя с ним согласиться. Только мы понимаем его в стиле сознания, через все измельчающий процесс критического познания. Здесь мерцают границы времени и пространства. Сегодня тот же самый процесс, вероятно, еще более плотный и более чреватый последствиями, повторяется в обращении познания к бытию. К этому добавляется триумф циклической точки зрения в философии истории. Конечно, знание «истории в орехе» (в сжатой форме, в «кратком курсе») должно дополнить ее: тема, которая изменяется в бескрайнем разнообразии времени и пространства, остается одной и той же, и в этом смысле существует не только история культур, а история человечества, которая как раз и является историей в субстанции, в ядре ореха, историей человека. Она повторяется в каждой биографии.

Вместе с этим мы возвращаемся к теме. Человеческий страх во все времена, во всех местах, в каждом сердце один и тот же, — это страх перед уничтожением, страх смерти. Мы слышим это уже в «Гильгамеше», мы слышим это в 90-м псалме, и так это и осталось вплоть до нашего, сегодняшнего времени.

Преодоление страха смерти является в то же время преодолением всякого другого страха; они все имеют значение только относительно этого основного вопроса. Поэтому уход в лес — это в первую очередь ход смерти. Он приводит на грань смерти — да, если это должно быть, даже ведет через нее. Лес раскрывается как клад жизни в своем сверхъестественном изобилии, если преодоление линии удалось. Здесь покоится изобилие мира.

Каждое настоящее руководство опирается на эту правду: она может привести человека в точку, в которой он узнает действительность. Это становится, прежде всего, отчетливым, если учение и пример объединяются — если победитель страха вступает в царство смерти, как это видят в Христе как в наивысшем основателе. Пшеничное зерно, когда оно умирало, приносило не просто тысячекратный, но и бесконечный плод. Здесь затрагивалось изобилие мира, к которому относится каждое зачатие как одновременно и временный и преодолевающий время символ. За ним следовали не только мученики, которые были сильнее, чем стоики, сильнее, чем цезари, сильнее, чем та сотня тысяч, которые окружали их на арене. За ним следовали также те бесчисленные, которые умерли с верой. Еще сегодня это выглядит гораздо шире принуждающим, чем кажется на первый взгляд. Даже если соборы падут, знание, доля наследия останутся в сердцах и будут подтачивать как катакомбы дворцы тиранических правителей. По этой причине уже можно быть уверенным, что чистое и проводимое по античным образцам насилие не может торжествовать долго. С этой кровью в историю вошла субстанция, и поэтому мы все еще по праву отсчитываем века от этой даты как от смены эпох. Здесь царит полное плодородие теогоний, мифическая сила зачатия. Жертва будет повторена на бесчисленных алтарях.

Гельдерлин в своем стихотворении понимает Христа как возвышение сил Геракла и Диониса. Геракл — это пракнязь, от которого даже боги зависят в своей борьбе против титанов. Он осушает болота, строит каналы и делает пустоши жилыми, убивая чудовищ и демонов. Он — первый из героев, на могилах которых основывается полис и почитание которых он поддерживает. У каждой нации есть ее Геракл, и еще сегодня могилы — это центры, у которых государство приобретает сакральный блеск.

Дионис — это бог празднеств, руководитель праздничных шествий. Если Гельдерлин обращается к нему как к духу общности, это нужно понимать так, что также мертвецы относятся к общине, да, именно они.

Это мерцание, которое окутывает вакхический праздник, самый глубокий источник веселья. Врата царства мертвых распахиваются широко, и вытекает золотое изобилие. Это смысл виноградной лозы, в которой объединяются силы Земли и силы Солнца, масок, великого превращения и возвращения.

Среди людей нужно назвать Сократа, пример которого оплодотворил не только стоиков, но и смелых духов во все времена. У нас могут быть разные представления о жизни и учении этого человека; его смерть относится к самым большим событиям. Мир создан так, что снова и снова предубеждение, страсти будут требовать крови, и нужно знать, что это не изменится никогда.