Украденная юность

— За три тысячи отдам, — предложил Мук.

— За сколько?

— За три тысячи, чудак. Дешевка. Ты же за каждый полторы получишь.

Заработать пятьсот марок на одном куске очень соблазнительно. Четыреста он отдал бы матери, а остальные оставил бы себе. На некоторое время их хватило бы, и он мог бы подыскать подходящую работу. Искушение было велико. Но где взять три тысячи марок, чтобы купить материал? В кредит Мук ему вряд ли даст, И он сказал:

— Три тысячи… были бы, я бы дал.

Мук запер шкаф и сунул ключ в карман брюк. Он сделал несколько шагов по комнате, словно обдумывая что-то, затем спросил:

— А ты никого не знаешь, кто дал бы тебе взаймы?

По его тону было ясно, что он заранее уверен в отрицательном ответе. Он снова зашагал из угла в угол, и Иоахим заметил, что в нем происходит внутренняя борьба. В конце концов он резким движением отпер шкаф.

— Бери, — коротко бросил он, — даю тебе под честное слово. Хочу поскорее избавиться. Мой старик уже начал ворчать. Но расписку ты мне все-таки дай.

Через пять минут подпись Радлова стояла под распиской, в которой он подтверждал, что получил взаймы у Мука три тысячи марок. Прощаясь, Мук сказал:

— Если что случится, скажи, из ваших запасов. Тогда полиция ничего сделать не сможет.

У Иоахима, когда он прощался, екало сердце: а вдруг Мук передумает. Над тем, с какой стати тот отдал ему так дешево материю, Радлов не задумывался. Его привлекала возможность быстро заработать кучу денег.

А на следующий день в Новом городе произошло взволновавшее всех событие. Ночью кто-то сорвал желтые плакаты Молодежного комитета, и — на их месте угрожающе чернели со стен «петли оборотней». По городу поползли слухи: «Оборотни!» Женщины, со страхом и опаской поглядывая вокруг, решались произносить это слово только шепотом. Слухи о том, что скоро придут в город американцы, усилились, кое-кто даже утверждал, что Гитлер вовсе не умер, а нашел себе убежище в Испании и будет оттуда руководить подпольной борьбой. Слушая эту чепуху, Радлов только посмеивался, он оставался при особом мнении. Никто лучше его не знал, что Гитлер действительно умер. Иоахим видел эту развалину. Даже представить себе невозможно, что он еще жив.

На другой день «петли» были снова заклеены плакатами, а ночью плакаты опять сорвали. Потом все затихло. С четверга до субботы в Новом городе царило спокойствие; никто не стер черные «петли» под обрывками плакатов, и они злобно скалились в лицо прохожим. Парни из Верхнего города ликовали: те, мол, празднуют труса. У Гензеля душа ушла в пятки, болтали одни. Да они просто испугались, говорили другие. Но Иоахим этому не верил. Ребята Старого города вовсе не были похожи на тех, кто сдаются без боя. Скорее всего, полагал он, Гензель, не подымая шума, готовит новый план. И верно, в субботу, часов около трех, когда «Бродвей» особенно оживлен, Гензель возглавил наступление. На Банхофштрассе показался грузовик, он обогнул магазин скобяных товаров и медленно покатил по «Бродвею». В грузовике стояло человек двадцать. Приложив рупором ладони ко рту, они хором выкрикивали:

— Слушайте все! Слушайте все! В воскресенье молодежный воскресник! Юноши и девушки! Мы вас ждем!

Голоса разносились по улицам, привлекая к окнам обитателей домов. Машина несколько раз проехала взад и вперед по «Бродвею», затем покатила к рынку и еще раз вернулась обратно. Вначале молодежь Нового города просто опешила, ведь до сих пор «Бродвей» считался их заповедной территорией, где ребятам из Старого города делать нечего. Но замешательство вскоре улеглось. Ухмыляясь, глубоко засунув руки в карманы, наблюдали они за машиной. Вид у них был довольно заносчивый, но Радлов знал, что у большинства на сердце кошки скребут. В сущности, все они перепугались. Правда, когда старогородцы сошли с машины, бывшие хозяева «Бродвея» сбились тесной кучкой. Но поняв, что ребята из комитета не замышляют ничего враждебного, они тоже перестали петушиться. А пареньки из Старого города завладели «Бродвеем», словно он принадлежал им извечно. Новыми плакатами они заклеили «петли оборотней» и смешались с молодежью из Нового города, не обращая внимания на то, что те их избегают. Гензель, увидев Радлова, крикнул ему, иронически улыбаясь:

— Сегодня мы возвращаем тебе визит. А завтра ты ведь придешь поработать?

Радлов ничего не ответил. Гензель подошел ближе.

— Ты что, разговаривать не желаешь?

— Глупости! Но зачем было устраивать этот цирк?

Радлов злился. Сперва выгоняет в шею, а теперь делает вид, будто ничего не случилось, и при всем честном народе заговаривает с ним. А может, это провокация?

— Из ничего ничего и не получится, — сказал Гензель. — Отлично можете завтра поработать. Ничего с вами не сделается. До обеда засыпем окопы фольксштурма.

Вокруг них уже собрались любопытные. Гензель обратился к окружающим:

— И в клуб к нам заходите. Мы вовсе не такие уж… — он улыбнулся. — Спросите у Радлова, он знает, где клуб.

Вечером мать спросила Иоахима:

— Ну как, пойдешь завтра на воскресник?

Радлов неохотно пробормотал что-то в ответ, но мать уловила в его тоне согласие.