Украденная юность

— Молодежь пока еще не может разобраться. Не только в Верхнем городе, Иоахим Радлов. Но мы хотим сотрудничать со всеми, кто честно готовы отказаться от нацистов и от их идеологии. Это наше единственное условие. Кто отмежевывается от фашистов, тому можно помочь. Конечно, тут нужен не один день, процесс этот требует времени и прежде всего терпения. Какое сейчас сложилось положение, мне вам объяснять нечего. Речь идет о жизни и смерти. А раз мы все хотим жить, нам надо собственными силами выбираться из развалин. — Бургомистр от волнения закашлялся, а затем продолжал: — Наши враги — это заядлые нацисты, милитаристы и капиталисты, те, кто немало зарабатывали на каждой американской бомбе, упавшей на немецкую землю…

Он не договорил — его резко прервал Иоахим:

— Неправда.

Оба «капитана» вслед за ним воскликнули:

— Хо-хо!

Радлов не слушал их. Обвинения, которые выдвигал Хельдорф, были ему непонятны. Иоахим при этом не представлял себе ничего конкретного.

— Дорогой Иоахим Радлов, — сказал бургомистр, — наш металлургический завод принадлежал концерну Флика. А тот, в свою очередь, заключил соглашение с американским стальным картелем. Он зарабатывал на каждой американской бомбе, как и американцы на каждом немецком снаряде.

— Этого не может быть, — с усилием проговорил Радлов.

— Не веришь, сходи на завод. Почитай документы. Придется, пожалуй, опубликовать их в газете.

Иоахим ничего не ответил. То, о чем Хельдорф сейчас рассказал, обрушилось на него лавиной, которой он всеми силами пытался сопротивляться, чтобы его не увлекло в пропасть. Одна мысль упорно стучала в мозгу: невероятно! Смерть миллионов людей, веривших, что они защищают родину, оказалась бы бессмысленной. Подобное преступление чудовищно! И все-таки: с какой уверенностью отвечал ему Хельдорф. Откуда она у него? И разве он сам не задавал себе вопроса: за что погиб Клаус? Неужели за это? Нет, нет и еще раз нет.

Исступленно твердил он про себя «нет», чтобы подавить грызущие его сомнения. Особенно когда он думал о Брандте. Он пытался освободиться от этих сомнений и вслушаться в то, что обсуждали окружающие. Но слова о помощи в уборке урожая не доходили до его сознания. Все вновь и вновь вставал перед ним вопрос: неужели все, что рассказал Хельдорф, верно?

Он долго еще сидел мрачный и молчаливый. Все уже ушли, остались только Гензель и Эрна. Гензель, видимо догадывавшийся о том, что творилось в душе Иоахима, заметил мимоходом:

— Наш бургомистр, кажется, вывел тебя из равновесия? Он отличный человек.

— Не могу поверить, что его слова — правда.

Они вышли на улицу, и Гензель, запирая дверь клуба, ответил:

— А все-таки это правда.

И Эрна подтвердила:

— Я собственными глазами видела документы.

Радлов пожал плечами. Он стоял в нерешительности, слишком взволнованный, чтобы сразу идти домой.

Гензель подхватил Эрну под руку, они уже отошли на несколько шагов, а Иоахим, глядя им вслед, думал: «Мне вообще не нужно было сюда приходить. Они тут любого с ума сведут. Теперь я и сам не отличу, где правда и где ложь. А эти двое… как влюбленные. И я бы тоже мог вот так идти рядом, стоит мне вернуться в Берлин. И что, черт подери, держит меня здесь?»

Тут Эрна окликнула его:

— Иоахим, а ты разве не идешь с нами?

Они остановились и помахали ему. Иоахим обрадовался, что о нем не забыли. Когда он их догнал, Гензель сказал ему:

— А ты не стесняйся. Бери Эрну под руку с другой стороны и пошли.

Втроем они зашагали вдоль берега реки.

Многое понял Иоахим в этот вечер.

В долину с окружающих холмов полз белый туман, солнце заходило за их вершины, и небо пылало яркими красками.

До молодых людей, словно отдаленное грохотание грозы, доносился шум завода, время от времени его прерывало резкое дребезжание машин. Гензель обнял девушку, a Эрна доверчиво положила голову на плечо юноши. Радлов смутился и подумал: «И зачем они меня с собой потащили, если хотят побыть вдвоем?» Он невольно вспомнил об Урсуле, и ему захотелось, чтобы она тоже была здесь и он мог бы обнять ее за плечи.

Несколько минут царило молчание, но вдруг его нарушил Гензель:

— Тебе, Иоахим, следовало бы, собственно говоря, поступить на завод. Если хочешь, я поговорю с отцом. Он теперь председатель производственного совета.

Впервые Гензель назвал Радлова по имени, и Иоахиму стало неприятно, что он никак не может вспомнить имя своего бывшего школьного товарища. Предложение застало юношу врасплох, он ничего не ответил. У него ведь другие планы, и совесть его не совсем чиста — он все еще надеялся выгодно сбыть второй отрез, а на выручку продержаться еще некоторое время и подыскать себе подходящее место. Когда он вспоминал укоризненные взгляды отца, ему казалось заманчивым сказать дома: у меня есть работа, завтра я иду на завод. Кроме того, деньги, которые он там заработает, помогут ему вернуться к Урсуле.

Гензель продолжал:

— Ты сможешь стать литейщиком, а потом и мастером. Даже инженером. Или думаешь, отец смог бы оплачивать твое учение?

— Нет. Особенно теперь.