Украина и соседи: историческая политика. 1987-2018

Предварительные итоги дискуссий о Волыни в 2003 году были таковы. Высшему политическому руководству, либеральной интеллигенции и части историков двух стран удалось договориться о том, что коммеморация — это путь к примирению и взаимному прощению. Представители политической сферы и историографии, общественные деятели и журналисты, отстаивавшие позиции одностороннего национального интереса и этноцентрическую версию прошлого, остались на позициях «и аз воздам», что создало предпосылки для бесконечных акций и контракций в стиле use and abuse of history. Правда, дискуссия 2003 года в некоторой степени все-таки способствовала примирению — по крайней мере тех, кто хотел мириться. Во-первых, были озвучены позиции той части общества, которая была готова воспринимать обсуждение острых проблем прошлого для нахождения взаимопонимания. Во-вторых, тональность дискуссий значительно снизилась, голос разума стал сильнее слышен в истерической многоголосице эмоций.

Одним из предварительных итогов дискуссии можно считать и то, что она зафиксировала алгоритм и стандартную риторику обращения к теме, остающиеся неизменными до наших дней. Радикализация спора происходит всякий раз, когда в Польше и на Украине возрастает роль крайне правых и популистов. В обоих обществах есть группы, настроенные на конфронтацию, есть группы, стремящиеся к компромиссу, диалогу и примирению, в обеих странах большинство вообще равнодушно к этим темам, а язык и набор предметов для дискуссий практически не меняются.

О том, насколько глубоко дискуссии о Волыни затронули общество, можно судить из таких данных. На Украине в 2003 году, согласно исследованию Центра им. А. Разумкова, 48,9 % респондентов вообще не знали о Волынской трагедии, 28,4 % «что-то слышали»[805]. По данным польского Центра исследований общественного мнения, в 2008 году (через пять лет после описанных нами бурных дискуссий) 39 % респондентов «что-то слышали» о событиях 1943 года на Волыни, 20 % «много слышали о них» и 41 % ничего о них не знали[806]. В 2013 году, когда украинско-польские отношения опять омрачились очередной годовщиной Волыни-43, по данным того же центра, 41 % польских респондентов «что-то слышали» об интересующих нас событиях, 31 % вообще ничего не знали про трагедию и 28 % «слышали много»[807].

На фоне дискуссий о Волыни продолжение истории с «кладбищем орлят» и озвученные в ее рамках позиции сторон уже выглядели бурей в стакане воды (тем более что на Украине она имела исключительно локальный резонанс). Впрочем, здесь был достигнут какой-то прогресс: польская сторона согласилась изъять из надписи над главным надгробием раздражающее слово. С обеих сторон заговорили об общей памяти: идея нашла выражение в мемориальной табличке «Тут покоятся украинские и польские воины, погибшие в войне 1918–1919 годов», возле слова «украинские» помещена стрелка, указывающая в сторону могил солдат Украинской Галицкой армии, возле слова «польские» — в сторону польских могил.

В июне 2005 года президенты Украины и Польши В. Ющенко и А. Квасьневский торжественно открыли мемориал, представленный как единение памятей, участники церемонии сначала возложили венки на могилы украинских воинов, а потом перешли на польскую часть. Впрочем, дискуссии на этом не закончились. Лидер националистического объединения «Свобода» Олег Тягнибок назвал открытие мемориала «национальным позором»[808]. В том же 2005 году комиссия Львовского горсовета усмотрела в одном из центральных элементов мемориала не крест, а стилизованное изображение «меча-щербеца»[809]. Возникли вопросы и к некоторым надписям. В 2015 году часть львовян опять обеспокоилась тем фактом, что перед входом в мемориал установили двух львов со щитами — здесь вновь были обнаружены происки враждебного соседа[810]. Местная пресса сообщила о том, что назревает скандал, но каких-то видимых его признаков не обнаружилось.

Проблема «Волыни-43», несмотря на заявления первых лиц государств и обоюдные извинения интеллектуалов, осталась актуальной по крайней мере по двум причинам: с одной стороны, неудовлетворенными оставались те общественные группы, для кого «Волынь-43» еще была частью коммуникативной памяти, с другой — для лиц и организаций, заинтересованных в мобилизационном политическом потенциале темы, она оставалась весьма привлекательной.