Украина в оранжевом интерьере

«Діяльність щодо пошуку, реконструкції, систематизації та оприлюднення документів та іншої інформації про період несвободи, методи і форми тоталітарних режимів, здійснення ними політичних репресій, документування свідчень очевидців діяльності тоталітарних режимів на українських землях здійснюється органами державної влади і органами самоврядування, їх архівними установами (підрозділами)».

Ни с первого, ни со второго раза постичь смысл статьи невозможно. Она невероятно корявая стилистически и невообразимо путанная содержательно. Сказанное относится не только к тексту статьи, но и к ее названию. Объяснить, что должно означать «документування та закріплення доказів про діяльність тоталітарних режимів», наверное не смог бы и сам Господь Бог. Ведь, если у вас (авторов законопроекта) этих документов нет, то никакое нынешнее документирование уже невозможно. Еще непонятнее звучит слово «закрепление». Где, в чем, и в какой форме мыслится это загадочное «закрепление» не сможет ответить ни один юрист, а не то что, как любил выражаться В. Ющенко, «пересічний українець».

Но, пожалуй, наивысшим достижением творческой мысли авторов закона является словосочетание: «реконструкция... документов». Прочитав такое, я подумал, что это результат какого-то редакторского недосмотра. Ведь не могли же И. Юхновский и его помощники не знать, что реконструкция документа означает изготовление фальсификата. Однако увидев этот термин и в других разделах закона, равно как и обратив внимание на отнесение к числу документов свидетельства очевидцев, понял, что это их сознательная позиция.

Да и не только их. Это позиция всей «оранжевой» власти. Если бы это было не так, не иллюстрировались бы выставки о голоде 1932-1933 г. в Украине фотоматериалами голода 20-х годов Поволжья и времен американской депрессии, не утаивались бы документальные свидетельства оказания помощи голодающим, подписанные руководителями Украины Косиором, Постышевым, Чубарем, не отрицались бы очевидные факты плохого урожая в те годы. Говорю это не для того, чтобы уменьшить вину тогдашнего правящего режима СССР и Украины за бесчисленные жертвы, но чтобы показать, сколь нечистоплотны были «оранжевые» правдоискатели.

Красной, точнее, оранжевой нитью через весь закон проходит отождествление режимов советского и фашистского. Оба по отношению к Украине выступают как оккупационные и оба, как говорится во второй статье, «підлягають офіційному засудженню». Конечно, такой подход ущербный не только в научном плане, но и в нравственном. Он упрощает исторический процесс до примитивного черно-белого восприятия. И, безусловно, является оскорблением памяти наших отцов, дедов и прадедов, которые верили в социалистическое будущее Украины, боролись за него и отдавали жизни. Убежден, что собственный социалистический выбор украинского народа, пусть и не во всем удачный, грешно уравнивать с кровавым фашистским оккупационным режимом.

Кстати, именно в этот «период несвободы» Украина обрела государственный статус, сформировалась в нынешних территориальных пределах, построила экономику, вошла в число наиболее развитых стран Европы. Если «оранжевые», в том числе и авторы законопроекта не считают себя юридическими, или хотя бы моральными правопреемниками Украинской ССР, тогда следует отказаться не только от советской тоталитарной символики, как это говорится в шестнадцатой статье IV раздела, но и от всего советского наследия.

По существу, статья 16 о ликвидации тоталитарной символики, равно как статьи 14 и 15 об увековечивании жертв политических репрессий, выдающихся лиц национально-освободительного движения, содержательно и текстуально напомнили оуновскую «Инструкцию пропаганды». Тот же радикализм и та же нетерпимость. Разница только в форме. В годы правления «оранжевых» демонтаж символов тоталитарного режима хотя бы иногда облекался в форму решений органов местного самоуправления, а их предшественники это делади исключительно исходя из националистической целесообразности, совершенно не интересуясь мнением народа. Последний должен был только освящать их действия своим присутствием на площадях, где в инквизиторских кострах сжигались «більшовицькі портрети і книжки».