Украинские мотивы

Размышляя над этими данными, я никак не могу разобраться в их некотором, как мне кажется, несоответствии. Сначала я спрашиваю Киру, сотрудницу музея, почему остатки немецких войск выступили в ту ночь из-под Шендеровки лишь одной колонной. На меня устремляется испытующий взгляд. Возможно, она думает, что я, немец, мог сражаться там в те времена, когда ее еще не было на свете, а отец Киры или другой родственник…

Кира сдувает со лба пушистую прядь и вежливо отвечает:

— Остатки окруженных немецких войск шли не одной, а тремя колоннами.

— И все три без тяжелых орудий? С голыми руками прямо на острие ножа Жуковского заслона?

Кира, тряхнув золотистыми волосами, серьезно продолжает:

— Тяжелых орудий не было только у двух колонн. Они сопровождали телеги с тяжелоранеными и не имели даже транспортных средств.

— А третья колонна, южная? — спрашиваю я с растущим нетерпением.

— В ней были собраны все уцелевшие танки, штабные автобусы, орудия, грузовики.

— Ах, вот оно что… — теперь мне кое-что становится ясно. — Значит, южная колонна провела артподготовку и выдвинулась вперед, чтобы помочь выбраться двум другим?

— Выдвинулась вперед? — золотистая прядь волос снова подлетает вверх. — Наоборот, там дождались, пока советский заградительный огонь сосредоточится на двух других колоннах, и лишь тогда двинулись вперед….

— … чтобы нанести отвлекающий удар, — выпаливаю я.

Губки Киры вздрагивают.

— Нет. Чтобы уйти из опасного района в юго-западном направлении и, используя момент неожиданности, а также наличие моторизованной техники и тяжелых орудий, попытаться прорваться.

Кира подводит меня к другому табло. Я смотрю на красные и синие стрелы на карте-схеме, начинаю постепенно постигать тонкости заключительного этапа сражения и убеждаюсь в циничной расчетливости германского военного командования: в южной колонне находились все генералы и штабные офицеры окруженных, включая группенфюрера СС Герберта Отто Гилле и генерал-лейтенанта Теобальда Либа. Они бросили обе северные колонны на произвол судьбы, лишили их руководства и, более того, подставили тысячи немецких солдат под пули.

Кира подводит меня к витрине с фотографиями. На них запечатлены сплошные развалины. Между горами разбитых орудий, танков, лошадиных трупов и мертвых людских тел тянутся длинные вереницы пленных.

Я стараюсь понять, почему эти немцы вопреки приказам своих командиров сдались в советский плен, пошли на этот трудный шаг. Может быть, еще свежа была в памяти судьба армии Паулюса под Сталинградом? Или единственным убедительным доводом для них стала явная сила советского оружия?

Переоценивать мощь пушек нельзя. Дальнейший ход боев свидетельствует о том, что большинство немецких солдат продолжало отчаянно сражаться, хотя советские войска добивались все больших успехов. Одни лишь пушки были не в силах переубедить сотни тысяч людей, живших надеждами и страхом. Одни из них мечтали о службе на солнечном юге Франции или о долгожданном отпуске на родину в виде награды за стойкость в бою. Другие боялись плена, думая, что большевики их немедленно расстреляют или до конца жизни заставят восстанавливать деревни, города, железнодорожные пути, предприятия, которые они преднамеренно разрушали, откатываясь от Сталинграда на запад; третьи опасались справедливой суровой кары за зверства, совершенные ими на советской земле.

После осмотра музея мы с Саввой идем в кинозал, где начинается показ фильма. Эта сравнительно короткая (минут на 30–40) лента — бесценный документ, рассказывающий о событиях сравнительно недавнего прошлого.

Перед нами — не художественная выдумка, а живая история. Этот документальный фильм состоит из кадров, снятых фронтовиками-операторами, многие из которых погибли на передовой в те февральские дни 1944 года. Только ради того, чтобы увидеть этот фильм, стоило приехать в Корсунь-Шевченковский.

Затаив дыхание, слежу за событиями на экране. В зале — тишина мертвая. Но у меня такое ощущение, будто он наполняется грохотом артиллерии, разрывами гранат, запахом пота облепленных снегом, забрызганных грязью солдат, запыхавшихся от быстрого бега с тяжелой ношей на плечах по черно-белому полю. Неожиданно появляются развалины. Кажется, мы проезжали эти места по пути сюда. Мелькают кадры, отснятые, по-видимому, с одного из танков, первыми ворвавшимися 14 февраля в город.

Вспыхивает свет. Я остаюсь сидеть на своем месте, хотя все уже вышли из зала. Фильм поразил меня до глубины души. Затем я снова возвращаюсь в залы музея с его многочисленными витринами, снимками, картами.

Теперь новый смысл приобретают для меня аккуратно собранные экспонаты: личное оружие командиров, сабли, пистолеты, кинжалы, осколки гранат, застрявшие в партийных и комсомольских билетах, курительные трубки, блиндажные светильники из гильз, бумажники, письма, фотографии…