Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 2

Стоит также иметь в виду, что те, кому волей судьбы и истории в 1921 г. необходимо было принимать очень непростые решения, сознавали, что, кроме теоретически разработанных, программных принципов в национальной сфере, относительно конкретного случая с Крымом следовало учитывать еще один весьма немаловажный фактор. Речь о том, что крымские татары, имевшие в прошлом на протяжении столетий вплоть до 1783 г. свою государственность (Крымское ханство на правах вассала Османской империи), утратили ее с завоеванием Северного Причерноморья и Приазовья (с Крымским полуостровом) Россией, присоединением Новороссии к империи. Однако, генетическая память, дополненная в революционное время вспыхнувшими надеждами на приближающиеся кардинальные перемены, в том числе – на возможный возврат былого статуса, – существенно усилили национальные, националистические, мусульманские настроения. В среде демократически мыслящих людей и на полуострове, и за его пределами многие в целом сочувствовали перенесенным татарами страданиям и лишениям и потому, с известной долей понимания, относились к проявляемым стремлениям. И если бы крымско-татарский этнос превышал (даже совсем незначительно) пятидесятипроцентный барьер в общем массиве населения полуострова, при котором вполне логичным было бы применение этнографического принципа национально-государственного строительства, очевидно, перспектива выбора политико-правовой модели была бы не такой уж и сложной. Найти же вариант, в котором бы органично сочетались историческая традиция (которой, очевидно, не было желания пренебречь) с тем, что крымско-татарская общность составляла лишь немногим более четверти жителей полуострова, оказалось априори очень и очень нелегко.

Как бы невольным признанием объективно желаемого, однако недостающего количественного показателя являются гневные упреки В. Е. Возгрина в адрес большевиков, Советской власти, якобы в кратчайший срок наводнивших, оккупировавших Крым своими посланцами, хотя тут же автор кому-то напоминает, что «эти русские и без того имевшие огромное численное преимущество (подчеркнуто мною – В. С.) …видели в Крыму, в природе и людях этой прекрасной земли отнюдь не объект сыновней любви или эстетического восхищения»[822].

В ход пускается весь мыслимый набор сердитых ругательств с широким, без особого разбора, использованием «клеймящих» определений и эпитетов – колония, аборигены (это о татарах – В. С.), рабская покорность, холуйская предупредительность, людоедские директивы, (это о партийно-советском активе региона – В. С.) марионеточное государство, фарс (это о статусе Крыма – В. С.) и т. д.[823]. Конечно, любой человек может быть недоволен историей, свершившимся, сожалеть, что они развивались не так, как хотелось бы. Но с тем, кто берется их публично объяснять, истолковывать, явно не пристало ограничиваться десятками страниц отборной брани, бесцеремонными (и демагогическими), по сути, обвинениями, при тщательной маскировке (на поверку – бесполезной), желания уйти от реальных фактов, статистических данных, документов, объективной, всесторонней, взвешенной оценки сложных процессов.

В историографии приводятся неоднократно перепроверенные данные о национальном составе населения Крыма на 1921 г. На полуострове проживало 719 531 человек, из них русских – 298 666 (42,2 % от всего населения), татар – 196 715 (26 %), украинцев – 72 352 (9,5 %), евреев – 49 406 (6,9 %), немцев – 42 350 (5,9 %), греков – 23 868 (3,4 %), армян – 12 017 (1,7 %), болгар – 10 572 (1,5 %), поляков – 5 734 (0,9 %), иных национальностей – меньше[824].

Надо сказать, что сколько-нибудь серьезных разночтений на данный счет в научной литературе не наблюдается. Так, в хронологически последнем издании с тщательными выкладками и предметным анализом материалов переписи населения Крыма в 1920–1921 гг., корреспондирующимися с изданием 1930 г., приводятся следующие данные.

Из 718,9 тыс. жителей, охваченных статистами, 317,8 тыс. (44,1 %) идентифицировали себя русскими, 186,6 тыс. (26 %) – татарами, 53,5 тыс. (7,4 %) – украинцами, 48,3 тыс. (6,7 %) – евреями, 42,3 тыс. (5,9 %) – немцами, 23,8 тыс. (3,3 %) – греками, 12,1 тыс. (1,7 %) – армянами, 10,5 тыс. (1,5 %) – болгарами, 5,8 тыс. (0,8 %) – поляками, значительно меньше – представителями других национальностей[825].

В приведенных данных изданий разных лет есть определенные, хотя и легко объяснимые расхождения, связанные, прежде всего, с миграциями населения конца Гражданской войны. При этом следует обратить внимание на то, что сведения об удельном весе крымско-татарских жителей (как и других национальных меньшинств полуострова) практически не отличаются, что свидетельствует о приближении цифровых показателей к оптимально объективным.