Украинское движение в Австро-Венгрии в годы Первой мировой войны. Между Веной, Берлином и Киевом. 1914—1918

В украинских кругах Австро-Венгрии о высланных в Россию земляках не забывали. В прессе и публицистике их называли «сибиряками», причем слово «Сибирь» в этом контексте применялось едва ли не к любой части России. Так, в июле 1915 года «Нове слово» напечатало заметку «Третий украинский депутат в Сибири» с сообщением о доставлении Т. Старуха в Курск[655]. Газеты публиковали подробные списки «сибиряков» с указаниями мест текущего пребывания[656].

Почти никто из пленных и ссыльных галицийских и буковинских украинцев прежде не бывал в России, во всяком случае в ее азиатской части. При упоминании Сибири перед глазами у них вставали картинки из польской литературы: «бескрайняя снежная тундра, непролазная тайга и закованные в кандалы люди в шахтах»[657]. Постепенно украинцы убедились в гипертрофированности этих представлений. Пожив некоторое время в Сибири, поэтесса К Малицкая расхотела переезжать в Центральную Россию: «Тут здоровый воздух, народ не относится к нам враждебно и, как бы там ни было, жизнь дешевле»[658]. На Поднепровской Украине галичан и буковинцев воодушевляли встречи с соплеменниками. На понятном языке те расспрашивали их, считают ли они себя украинцами и знают ли что-то о Тарасе Шевченко[659]. Те, кто жил в Киеве, много общались с местными единомышленниками и посещали знаковые для украинского движения достопримечательности. «Такого впечатления я еще в своей жизни не испытывал. Меня охватила дрожь, и все мы чувствовали, что дух Тараса витает среди нас», – вспоминал С. Федак о посещении могилы Шевченко[660]. Впору согласиться с М. фон Хагеном, что оккупация военных лет «впервые в современной истории объединила две Украины»[661].

Период с июня 1916 по июнь 1917 года – с начала Брусиловского прорыва до полного оставления русскими войсками Галиции и Буковины, – в западноукраинской мемуаристике и публицистике назывался «второй оккупацией». Для местных украинцев он была значительно мягче «первой». Русские военные власти прислушались к аналитикам, призывавшим подойти к делу осторожно, дабы породить среди украинцев «новые направления мысли, примиренные с русской государственной идеей»[662]. Как писал Д. Дорошенко, «не было уже тенденции непременно лезть в душу завоеванному населению, преследовать его веру, его язык»[663]. Осенью 1916 года в подконтрольных русским военным районах Галиции были сняты ограничения на преподавание на украинском и польском языках в школах. Недовольство со стороны МИД и русских консервативных кругов игнорировалось – задачи армейского тыла были важнее[664].

Ярким примером либерализации русской политики по отношению к украинскому движению стало открытие гимназии в Городенке. Во главе этого учебного заведения встал известный украинский педагог Антон Крушельницкий. Позднее он признавал, что, хотя работа в гимназии «до края надломила мою энергию и силы», сама возможность давать украинской молодежи образование стоила того: «Представьте себе: без учителей, необходимых средств, без денег, при новых и новых учениках – в самом деле много хорошего»[665]. В гимназии дети учились по довоенным программам и учебникам, не преподавался только немецкий язык. «Учеба и воспитание осуществлялись в украинском духе, – вспоминал бывший учащийся гимназии. – Не праздновали московских государственных праздников, не учили предметов по истории, географии или московскому языку»[666].

Изменение вектора политики в отношении галицийских украинцев закономерно возмущало русофилов. «Русская политика в Галичине – это нечто невероятное, – писал один из них единомышленнику. – Разрешили открыть Крушельницкому мазепинскую Гимназию в Городенке, какие-то представители В.З.С. (Всероссийского земского союза. – Авт.) Лейба и Кº в Коломые открывают в сотрудничестве с мазепинцами приют для „румынских“ детей. Конфискованные австрийцами русские общества и дальше остаются в руках мазепинцев»[667]. Харьковский архиепископ Антоний (Храповицкий), до войны руководивший Волынской епархией, в начале 1917 года сообщал черновицкому губернатору, что галичан «одолевают в Галиции поляки и мазепинцы; по мазепинским учебникам преподают в школах, в каковых учебниках поносятся Россия и православие и восхваляются Франц Иосиф и Иван Мазепа»[668].

Послабления украинскому движению не помогли русским властям заручиться симпатиями местного населения. «От прежнего раболепства и как будто бы симпатий – никакого следа, скорее проглядывает нечто близкое к озлоблению и сочувствию австрийцам», – резюмировал в служебной переписке русский чиновник[669]. «„Православные“ галичане, – писал депутат Государственной думы Н.Д. Крупенский, неоднократно бывавший в Галиции в годы войны, – оказывались православными до следующего униатского богослужения и русофилами до следующего австрийского воздействия». Парламентарий отмечал, что русские войска в последнее время небезосновательно подозревали русофилов в шпионаже в пользу «своих владык австрийцев»[670].