Укрощение дьявола

В тот же день Россини присутствовал на торжественном обеде у князя Меттерниха. Там собрались самые известные представители всех слоев избранного общества. Я, само собой, его туда не сопровождал. Он так и не смог освободиться от сильного впечатления, бедность и безысходность гения мучили его чувствительную душу, он сидел потерянным среди оживленных и веселых людей, славивших его собственный гений.

Ему было стыдно, что его окружают здесь таким вниманием в то время, как о Бетховене даже не вспомнили. Он не удержался и сказал сидевшему рядом маркизу Агуадо, его «Музыкальные вечера», как и приемы имели успех в Вене, что возмущен отношением двора и венской аристократии к величайшему музыкальному гению всех времен. В ответ он услышал то же, что сказал ему я. Россини на мгновение растерялся, потом возразил, он прямо сказал тем, кто считает Бетховена мизантропом, что упреками в его адрес они оправдывают свое нежелание ему помочь. Заметив, что многие за столом слушают его, Россини предложил собрать по подписке необходимую сумму, чтобы можно было обеспечить Бетховена рентой, достаточной, чтобы избавить его от нужды. Однако его предложение ни у кого не вызвало поддержки.

— Почему Россини сам не помог Бетховену?

— Он пытался собрать необходимые средства, на которые можно было купить Бетховену хотя бы скромный домик. Кое-кто его поддержал, но кончилось это ничем. Музыкальный издатель Артарий, которому композитор предложил участие в проекте, сказал: «Вы плохо знаете маэстро. На другой же день, как только он станет хозяином дома, он продаст его. Он не может долго оставаться на одном месте. Вот и все. Что ты на это скажешь?

— Почему Бог, давая человеку великий талант, благословляет его на страдания?

— Послушай как-нибудь католическую мессу “De Profundis”, может сама поймешь. Обязательным условием будет, чтобы песня исполнялась на латинском, мальчиками от 8 до 12 лет. Их чистые сопрано восхитительны. Достаточно два красивых голоса. Мне не нравится, когда мессу исполняют большим хором и с современной оркестровкой.

— Что я пойму, слушая мессу на латинском?

— Если будет угодно небу, поймешь! Человек понимает то, что трогает его душу.

— Я уже кое-что поняла. Дьявол не будет отвечать перед Богом за страдания великих мучеников.

— Моя дорогая Сара, тебе будет приятно знать, что возможно ты права.

Вельзевул поднялся с дивана и приблизившись к Саре положил руку на ее плечо.

— Я признателен тебе за эти слова. Теперь я не удивляюсь, что ты здесь.

Сказав это, он направился к выходу, в дверях остановился и пальцем поманил Сару.

— Пойдем со мной.

В спальне Вельзевул достал из бюро шкатулку из слоновой кости и открытую поставил на стол, покрытый камчатой скатертью. Сара ахнула, увидев так много драгоценностей. Дав ей насладиться зрелищем, Вельзевул протянул ей рубиновую брошь в золотой оправе.

— Вещь времен французской Империи, сделана в духе того времени. Это тебе, — сказал он.

— О, Вилли! — дрожащим голосом простонала Сара. — Ты мой отравленный бургер, ты моя неспетая песня, ты мой снотворный порошок. Ты смотришь с достоинством, снисходишь милостиво, все объясняешь, — шутя умаляешь свое величие.

— Не плохо. Достойно Бержерака.

С этими словами Вельзевул протягивает Саре кольцо с бриллиантом.

— Дорогой мой! Как же так? — проговорила Сара, любуясь бриллиантом, отражавшим мерцающий свет, преломлявшийся в камне.

— Да вот так! Ты заслуживаешь поощрения. Бери.

С минуту Сара меланхолически кусала губы, глядя в сторону. Продолжила тем, что исторгла очередной дифирамб.

— О, Вилли! Я пленилась тобою так же, как я пленилась маленькой ночной серенадой, которую я слушаю на балконе своего одиночества. У тебя столько неотразимых доводов, но их не принимает женщина, сердце которой ты истерзал своими насмешками.

— Прекрасно! Сколько невинности в этом томном сладострастии! — вскричал Вельзевул. — Еще! Что-нибудь в таком духе.

— Ты мой соловей, сидящий на розовом кусте, дивное пение твое так отрадно душе моей, неповторимой в своей прелести, что я забываю себя и свои выгоды. Весна — время влюбляться друг в друга!

— Великолепно! Все овеяно духом Мольера! Возьми за это, — и Вельзевул протягивает Саре платиновый браслет.

— О, Вилли! Ты как февральские сумерки полон унылой тоски, но, когда ты не такой, взгляд твой способен зажечь огонь в моем костре и растопить полярные льды. Любовь в сердце, крест на груди, муки мои так глубоки!

— Восхитительно! Ничего не ясно, но все понятно. Твои чудные слова разрывают у меня сердце. Возьми за них нефритовые бусы. Но в этом посвящении ты пустила шпильку!

Сара вся в волнении, она поражена изысканной роскошью драгоценностей, которые держит в руках. По счастью, они ей ничего не стоили. И какой изумительный цвет у нефритовых бус!

— Говори. Твои слова ласкают мой слух, — требует Вельзевул. — Но скажи стихами.

— Хорошо. Праздный кутила, тонкий гурман, силы свои ты расточаешь в разгуле, обещания твои — горькие пилюли.